заросли ежевики, но решимости не утратил, поскольку от рождения был лишен и воображения, и предвидения. Ведьма встретила его на пороге своей хижины, будто ждала.
– С чем пожаловал? – В темноте ее лица было не разглядеть, только слабо отсвечивали седые волосы.
– Хозяйка моя больна. Вылечи ее. – Сепий не стал рассусоливать и выложил все как есть сразу. – Денег больших у меня нет, но…
– Сама знаю. Те, кто при деньгах, верхом приезжают и сначала здороваются. Заходи в дом, поговорим.
В доме было тепло, темно и тихо, как в логове зверя; в свете очага Сепий смог разглядеть дощатый стол, уставленный чем ни попадя, стул с ножной скамеечкой, придвинутые к огню, стены были увешаны пучками трав, а земляной пол устлан соломой. Старьевщик сел на деревянный обрубок, заменяющий гостевое кресло, протянул застывшие руки к огню. Ведьма села на свой стул, уставилась куда-то в угол. Встрепенувшееся пламя осветило ее, и стало видно, что она очень стара, что глаза ее похожи на полустертые медяки, а в сети морщин запутался не один десяток лет.
– Сильно больна?
– Третий день в себя не приходит, жар такой, что иссохла вся.
– Пока в себе была, жаловалась на что?
– Живот болел, говорила. Как слегла, крови много было, я тюфяк соломенный выкинул из-под нее, насквозь был.
– Детей у вас сколько?
– Пятеро.
– А было бы шестеро. И будет, если уговор примешь. Вот что, Сепий. Услуга за услугу. Я твою жену вылечу, а ты моего подкидыша себе заберешь. Одним ртом больше – тебе не привыкать.
– Какого подкидыша? – заинтересовался старьевщик.
Ведьма встала, подошла к кровати, стоявшей в самом темном углу, и склонилась над ней. Вернулась к очагу и показала Сепию завернутого в убогое одеяльце малыша примерно полугода от роду, беленького как зубок чеснока.
– Чего вылупился? Да не мой он, совсем сдурел, что ли? Я же сказала – подкидыш. Был у меня один должок, вот и взыскали.
– А это… родители его?
– Пф! – Ведьма пренебрежительно фыркнула. – Отец его и знать не знает, что сыном обзавелся! Он приезжий был, с севера, из Краглы. Приплыл сюда за красотами, сейчас на каждом корабле такой дурень найдется, а то и не один, шарахаются ночью по холмам, потом стихи пишут, а то и еще чего похуже.
– А мать? Это она тебе его оставила?
– Не твое дело. – Отрезала старуха. – Есть у него и отец, и мать. Может, когда и найдутся. Ну что, согласен?
Старьевщик почесал в затылке. Брать на себя еще одного оглоеда, когда своих не знаешь чем кормить – едва ли разумно, однако же, с другой стороны – кто знает, сколько еще он проживет, в его возрасте дети мрут как мухи по осени.
– Этот не помрет. – Развеяла его надежды ведьма. –
