бросьте, что ж он сказал?
– Что да что… Сказал, какие, мол, у тебя красивые чёрные глаза, – расплылась наконец Арина в довольной улыбке.
– Тебе?
– Мне, – с гордостью подтвердила девушка.
– Не верь, у него вкуса нету, – сказал я. – Он уже в том опасном возрасте, когда все женщины кажутся красавицами. Не верь.
– Не верь… – скривила губы Арина.
– Молодец Гурунц, поставил его вчера на место, – сказала Лоранна. – Как он взбеленился! Покраснел как рак.
– Пусть знает, – сказал я, подмигивая Лоранне, – каково ни за что, ни про что оскорблять человека. «Красивые чёрные глаза», тоже мне.
– Но ведь у Арины и вправду красивые глаза, – будто бы защищая её, с ехидцей сказала Лоранна. – Погляди хоть анфас, хоть в профиль, ни дать ни взять героиня Соломоновой Песни песней: «Дщери иерусалимские! Черна я, но красива. Я нарцисс саронский, лилия долин. Если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви». Посмотри хорошенько, Лео, разве не красивы эти глаза?
– Если галантный кавалер под восемьдесят находит, что они красивы, – сказал я, стараясь остаться серьёзным, – будем считать, что так оно и есть.
Арина с грохотом захлопнула дверь, а Лоранна виновато сказала:
– Она меня убьёт, Лео. Зачем ты предал меня?
Я знал Аринину вспыльчивость, её приступы проходили стремительно, почти сразу.
– Не бойся, – успокоил я Лоранну. – Через две минуты всё забудется.
И правда, не успели мы договорить, Арина вышла из своей комнатки с машинописной страницей в руке.
– Вы только послушайте, этот человек вконец из ума выжил. Видели бы вы, как он дрожащими руками собирает свои бумаги. Я ему говорю, Самвел Атанесович, не стоит вам приходить каждый день, не мучьте себя, оставьте рукопись. Придёте, когда я закончу. Нет, говорит, это невозможно, мои мысли разворуют. В гробу я видела твои мысли, – выругалась в сердцах Арина. – Сейчас прочту вам кое-что из его творений. «Стояла осень сорок второго года, сентябрь или октябрь месяц. Жена Аня пообещала утром сварить толму с виноградными листьями, которую я очень люблю („Добрая половина его воспоминаний про еду и питьё“, – прокомментировала Арина). Работал я в радиокомитете и, придя с работы, уже в подъезде уловил запах толмы. Мы жили в коммунальной квартире на втором этаже на бывшей Каспийской, ныне улица Шмидта. Что же я увидел на кухне? Над керосинкой склонился однорукий молодой человек в шинели и с костылём под мышкой, скорее всего дезертир, бежавший из армии, и с невероятной скоростью пожирал нашу толму. Я кинулся в комнату, где держал за дверью длинную палку, и, вернувшись на кухню, принялся осыпать вора ударами по спине, по голове, словом, бил куда ни попадя. Рассёк ему в двух местах голову, кровь хлынула ручьём, он тщетно пытался защищаться. Да и как тут защитишься – с одной рукой, хромоногий, при костыле? Поднялся шум-гам, прибежали соседи и вместо благодарности, ведь я же поймал вора, начали бранить
