больше, чем есть, все равно негде взять? Зачем методика сбора рюкзака, если у него нет рюкзака – и покупать его он точно не будет? Зачем считать водителей идиотами – неужто они без большого пальца не разбирают, почему человек на обочине поднял руку?
А во что одеться, можно и самому сообразить. Он выбрал темно-горчичную сорочку с экзотическими фруктами и пальмами. Выбрал, потому что эта вещь не мнется, а грязи на ней не видно. Хоть помидор на ней раздави, дикого вида не выйдет – это то, что надо. И он в этой рубахе похож то ли на туриста, то ли на художника.
Гитара в чехле одно название – дрова дровами. Но она довершала образ – она должна была сообщить каждому встречному, что человек, несущий музыкальный инструмент через всю страну, не опасен.
Сева сразу отбраковывал машины с двумя и более головами в просвете окон. Но первой остановилась «копейка» с супругами бальзаковского возраста. Он открыл заднюю дверь:
– Вы в сторону Новочека?
– Да.
– Можете подвезти до поворота с трассы?
– Садись.
Ну не Питер же сразу называть. Сева назвал ближайший город, чтобы не пугать. Но сразу уточнил.
– Вы в город заворачиваете?
– Ага.
И не к чему продолжать – все равно дальше искать другого извозчика. Скользнул взглядом по затылкам, которые выглядели как портреты старых знакомых. Супруги из работяг строили планы на день, тут же забыв о пассажире. Сева привычно ощутил себя в большой семье, и даже стало как-то уютно от их народного равнодушия. На заднем сиденье места хватало только на него одного – все остальное было заставлено крупными базарными сумками и каким-то хламом.
За окном тянулись поля, на которые он мог бы и не смотреть, – так хорошо он знал их вид. Их бессобытийностью пропитано подсознание. Если прямо посреди этого бесконечного поля построить несколько многоэтажек, дорогу между ними да школу, получится Волгодонск – город, всего лишь пятьдесят лет назад нарисованный на карте среди голой степи. В эту степь уходили проспекты, на нее смотрели окна пятого этажа. Сева был заперт в той природе – и потому как будто не видел ее, отмечал только, что тут растет, какая культура. Поля стояли тяжелые, через неделю должны начать убирать пшеницу.
Воспитанный матерью, он здесь вырос. Разве не хороша колыбель? – подумалось ему, – разве ты не вышел из нее хорошим человеком? Разве не здесь вложена в тебя простота труда и самоотречения? Так чего ж тебе еще надо? Почему же ты теперь едешь прочь и странна сейчас для тебя даже мысль о слезе прощания? Что это – жестокая несправедливость, история о том, как человек не способен ценить именно то, что имеет, и заходит в этом чувстве слишком далеко? Или он действительно перерос колыбель?
Севе вспомнилась история про то, как он лет в пять собрал кубик Рубика. Родители вернулись со двора – снимали тогда в частном секторе домик с огородным участком, – а сын им
