в Берлин, а далее перебрались в Париж. «Думаете, весело я живу? – писал Шмелев 19 сентября 1923 года Куприну из Грасса, где его временно приютил Бунин. – Я не могу теперь весело! И пишу я – разве уж так весело? На миг забудешься… Сейчас какой-то мистраль дует, и во мне дрожь внутри, и тоска, тоска… Доживаем свои дни в стране роскошной, чужой. Все – чужие. Души-то родной нет, а вежливости много… Всё у меня плохо, на душе-то».
В том же 1923 году Вера Бунина сделала такую дневниковую запись о Шмелеве: «В нем как бы два человека: один – трибун, провинциальный актер, а другой – трогательный человек, любящий всё прекрасное, доброе, справедливое».
В Париже Шмелев жил на улице Шевер, 12, напротив Дома инвалидов. Побывавший у него в гостях Томас Манн отметил небольшую квартирку, дышащую убогостью и скупостью. Однако бедно, но не худо. Ив Жатийом, фактически приемный сын Шмелевых, вспоминал, что во Франции Шмелевы жили так, словно никогда не уезжали из России. Ольга Александровна готовила русские блюда – пирожки с вязигой, рыбой, мясом, капустой, щи, гречневую и манную каши, куриный бульон. По воскресеньям к Шмелевым приходили гости – Куприн, другие русские писатели, генерал Антон Деникин с женой и дочерью Мариной. Шмелевых и Деникиных соединяла огромная любовь к России. Спокойный, сдержанный генерал и страстный экзальтированный писатель могли часами рассуждать о политике и культуре.
Летом Шмелевы жили в деревне, где писатель возился в огороде, сажал цветы и разводил подсолнухи, каждому из которых давал имена знакомых писателей: Андрей Белый, Саша Черный и т. д.
В эмиграции Шмелев много писал – около 20 книг, в том числе несколько крупных романов – «Няня из Москвы», «История любовная», незаконченные «Солдаты» и «Пути небесные». В течение 17 лет работал над очерками дореволюционного русского быта «Лето Господне». Книга «Лето Господне» – не идиллия, не утопия, не миф, это эпос русской жизни, как и другая книга, «Богомолье».
«Шмелев прежде всего русский поэт по строению своего художественного акта, своего содержания, своего творчества, – такую оценку давал ему философ Иван Ильин. – В то же время он – певец России, изобразитель русского исторического, сложившегося душевного и духовного уклада, и то, что он живописует, есть русский человек и русский народ – в его подъеме, в его силе и слабости, в его умилении и в его окаянстве. Это русский художник пишет о русском естестве…»
Всё, что написано Шмелевым, отличается от «Жизни Арсеньева» Бунина и от «Путешествия Глеба» Бориса Зайцева тем, что в их центре – не жизнь и судьба отдельной личности, не воспоминание о «светлом рае» детства конкретного человека, а жизнь и судьба России.
А язык? А языковые обороты? «Осадил рюмку водки», «на палубе пороло дождем»… «Это – пламенное сердце и тончайший знаток русского языка… Шмелев, на мой взгляд, – отмечал друживший с ним Константин Бальмонт, – самый ценный писатель из всех нынешних». «Шмелев теперь – последний и единственный из русских писателей,
