икого не было, но с нижних этажей доносилось эхо голосов. В любой момент кто-то мог подняться, увидеть, что она плачет, начать приставать с расспросами… А это было бы невыносимо. Нужно собраться, привести себя в порядок. Всё лицо, наверное, в красных пятнах – вон как щеки горят.
От больничной стены, выкрашенной синей масляной краской, веяло холодом. Татьяна прижала к ней руки, вбирая его – а потом приложила ладони к щекам. Холод чуть успокоил, даже взбодрил. И она, решительно шагнув к массивной белой двери, потянула ее на себя. В открывшемся проеме показалось всё то, к чему Демидова привыкла за долгие годы работы детским врачом. Мамы, прижимающие к себе грудничков, бабушки с малышами, дети постарше. Широкое окно в конце длинного коридора, по обе стороны которого располагались палаты. Зеленый линолеум на полу, оливковые стены… Демидова хотела шагнуть внутрь – но горячая волна крови вдруг поднялась к затылку, плеснула болью. И мир перед глазами дрогнул, меняясь, как в дурном сне.
Окно в конце коридора зажглось тускло-зеленым болотным огнем, по полу пошла рябь и он стал зыбким, как трясина. Сырость поползла от нее, заклубилась туманом, набирая темную, пугающую силу. И в этом плотном мареве стояли куклы. Теперь они были вместо людей. Темноволосая марионетка, держащая за руку свою маленькую копию. Барби с плачущим пупсом. Девочка-Мальвина, уставившая на Татьяну ядовито-синие стеклянные глаза…
Демидова закричала и захлопнула дверь, но изнутри в нее ударил ветер, вырвался и злобно взвыл: «Ппан-доо-раа!» Задыхаясь от ужаса, Татьяна грохнула дверью снова, снова… А сзади вцепился кто-то, тряхнул ее за плечи. Она обернулась: ее держал большой манекен с раззявленным в вопле ртом и лицом санитарки Кати Палны. И Демидова завизжала, отдирая от себя холодные пластиковые клешни:
– Уйдиии, кукла, уйди-удиии-иии!
Уже на грани сознания почувствовала, что летит вниз…
…и – никого… безветрие… безмолвие… время замерло темной каплей…
А потом запах нашатыря обжег ноздри, и сквозь дрогнувшие веки прорвался свет.
Татьяна увидела над собой лицо санитарки Кати Палны: живое, доброе, с тревогой и любопытством в глазах. Спину и ноги холодил пол – вновь затвердевший, надежный. Стены поднимались ровной, равнодушной твердью. Болел затылок – видимо, ударилась при падении. За открытой дверью педиатрии белело напуганное лицо бабушки, прижимающей к себе синеглазую внучку.
– Татьяна Евгеньевна, матушка, вы что? Ох, напугали, – твердила Катя Пална.
– Вот, доктор, вы обронили… – бабушка робко выступила из-за двери, нагнулась и вложила в руку Татьяны белый глянцевый листок. Она непонимающе глянула на черно-серый снимок в углу и напечатанный рядом диагноз. Воспоминания, вспыхнув, обожгли: это листок с результатом УЗИ, её приговором.
Пальцы судорожно смяли проклятый лист. И Татьяна, не выдержав, разрыдалась.
Ее нерождённый ребенок мертв.
Пандора вернулась.
И неизвестно, что хуже.
Глава 2
Согнувшись над зелёным сукном, Максим Демидов прищурил глаз, примерился. На невидимой мушке бильярдного кия – глянцевитый белый шар. Если правильно рассчитать силу и угол удара, он срикошетит от стенки стола, прыгнет в лузу. И главный куш – десять тысяч долларов – уплывёт прямо из-под носа Василенко.
Макс толкнул кий – резко и сильно, посылая вперед, как разящее насмерть копьё. Гладкая деревяшка заскользила меж пальцев, но в нагрудном кармане шевельнулось и взвыло. Рука испугалась, дернулась – и деревянное остриё, щедро натёртое мелом, скользнуло на миллиметр вправо. Шар метнулся по зелени поля, но ближе к краю затяжелел, покатился лениво – и глумливо замер в миллиметре от цели.
– Ч-чёрт, черт! – Макс сжал кулаки до белизны в костяшках, разъярённо мотнул головой.
– Не переживай, партнер, – ухмыльнулся Олег Василенко, даже не пытаясь скрыть радость. – Подумаешь: одним долгом больше! Тебе же не привыкать. А я подожду, как всегда.
Макс отвел взгляд.
Бильярдный шар стыл на краю лузы.
Десять. Тысяч. Долларов.
– Ч-чёрт, чёрт!!!
А телефон всё вибрировал, щекоча кожу сквозь нарочито грубую ткань дорогой рубашки, требовательно гремел – вызывал на корриду.
Эта мелодия стояла только на одном номере. Значит, звонит жена. Музыку с корриды он поставил на номер Татьяны специально, как символ семейной житухи – надоевшей, скандал на скандале, которую он терпел только ради доступа к деньгам. Женился на них, по сути. Ну а что, Максим Вячеславович Демидов не из тех, кто клювом щёлкает. Но теперь, похоже, прощёлкал десятку – и всё из-за Таньки.
Отвернувшись от Василенко, Максим дернул трубку из кармана.
– Да! –
