оно можно, да только не свезло ему. Занес он дубину над головой, а в этот момент его вдруг будто змея кольцом вокруг шеи как скрутит, да как дернет – прям из сапог и выдернула, как морковку с грядки.
– Что же это за змея была? – воскликнула Аури.
Купец каждый раз рассказывал ей истории о своих небывалых схватках с врагами.
– Уж не медной ли горы хозяйка? – улыбнулась она.
– А то вовсе и не змея оказалась. Это всадник на коне своим хлыстом так позабавился. Издали накинул петлю, как лассо на шею извергу, да и дернул, так что тот со своей палицей на три метра от меня отлетел. Два других разбойника от неожиданности хватку-то по-ослабили – тут я их и стряхнул с себя, словно пыль с камзола. Вскочил на ноги, хотел спасителя поблагодарить, да его уж и след простыл. Вот такая история.
– Ну, а чем ты меня порадуешь после дороги нелегкой, расскажи? – добавил купец. – А лучше, покажи.
Аури не так давно закончила картина с видом на улицу и на клен, росший за окном. Кленовые листья на картине были еще маленькие, едва распустившиеся из почек, и, глядя на них, в пальцах возникало ощущение, как от прикосновения к молодым еще клейким настоящим листочкам. Солнечные лучи на картине пробивались сквозь листву. И это были именно те весенние солнечные лучи, которым радуется все живое, истосковавшееся по теплу и свету, так отличающиеся от палящих июльских лучей, от которых хочется укрыться в тенечке.
– Ух ты, вот это хорошо. Таким я еще твой клен не видал – смотрю на него и вспоминаю себя в семнадцать лет.
– О, а это что? – он взял в руки картину, стоявшую на полу у окна.
– Кто это? Не может быть! Да это же мой спаситель! Хоть я и не мог разглядеть его хорошенько, но светлые кудри, тонкий нос, правильный овал лица и благородство осанки точь-в-точь как у него.
Это была последняя картина про рыцаря в черном плаще, написанная только вчера. На ней он усмирял своего коня, который встал на дыбы, словно увидев какую-то опасность. В поднятой над головой руке развевалось лассо.
– Нет, нет я не могу отдать эту картину, – поспешно отвечала Аури, и румянец выступил на ее щеках. Она забыла ее спрятать под кровать, где жили остальные полотна с рыцарем.
– Да как же ты не понимаешь – это же мой спаситель, а я ни имени его не знаю, ни словом с ним не обмолвился! Нет-нет, она мне очень нужна – я заплачу тебе за нее в два раза, нет в… , – он уже было хотел сказать в три раза больше, но торговец, сидевший в нем, сдержал его, и он сказал:
– Даю в два с половиной раза больше, чем обычно.
– Деньги тут ни при чем, – отвечала Аури, – эта картина дорога мне самой.
Кауфман не был бы купцом, если бы так быстро сдался и отступил от задуманного, и он сказал:
– Ну, Аури, дорогая моя, я очень прошу Вас. Ты ведь сможешь нарисовать себе такого красавца еще раз.
– Боюсь, что не смогу. Этот образ мне иногда снится, и, проснувшись утром, я рисую его именно таким, каким увидела во сне. Это невероятно, но все картины с рыцарем
