и обладал типичными операторскими пороками: неумеренной страстью к выпивке и беспорядочным половым связям. Серега мог синтезировать спирт из чего угодно, включая совершенно безобидный напиток «Байкал». Казалось, любая жидкость, на которой останавливался его пристальный операторский взгляд, моментально обретала сорокаградусную крепость. Его несколько раз на спор закрывали в абсолютно пустой монтажной, и там в течение каких-нибудь сорока минут он умудрялся в стельку напиться: причем никаких следов водки обнаружить не удавалось ни до, ни после эксперимента. При всем этом он оставался классным оператором и любимцем всех без исключения проявщиц из цеха обработки пленки.
Братны привел в команду и своего композитора, обрусевшего болгарина Богомила Стоянова. Стоянов делал с Братны первую картину и автоматически перекочевал во вторую. Кассеты с его музыкой ходили по рукам, это была дьявольская смесь духовных песнопений южных славян и панк-рока. Да и сам Богомил очень сильно смахивал то ли на отяжелевшего престарелого панка, то ли на бездомного бродягу из Южного Бронкса.
В пантеоне творческих божков была только одна женщина – художница по костюмам Леночка Ганькевич. Совсем недавно она была преуспевающим модельером, успела поучаствовать в нескольких неделях высокой моды и даже организовать свой собственный, весьма престижный Дом моделей. Молодой русской экстремистке с восхитительно авангардными идеями предложил сотрудничество сам Лагерфельд. Но Леночка наплевала на свою карьеру, как только столкнулась с безумцем Анджеем Братны. Об их встрече в группе ходили легенды. Братны вместе с одуревшим от опиума Вованом Трапезниковым как-то посетил один из ее летних показов. Проковырявшись в носу целый вечер и во всеуслышание обхамив пару моделей, он удалился из зала. В узком коридорчике, примыкающем к подиуму, Вован и Братны зажали одну из манекенщиц. И пока Трапезников держал несчастную девушку за руки, Братны шариковой ручкой написал на ее обнаженной спине послание модельеру. Это было стандартное предложение «НАЩЁТ КИНОШКИ», с тем же неотразимым обилием грамматических ошибок. Братны предлагал Леночке Ганькевич наплевать на «гнилой модельный бизнес, отрыжку капитализма» и приложить ухо к вечности. В качестве вечности выступал сам «ВИЛИКИЙ РЕЖИСЁР». Заключительным аккордом явилась сакраментальная фраза: «ЗАКАЖИТЕ МНЕ ТОЖЕ ЧТО И СИБЕ». Самым удивительным было то, что самоуверенная, избалованная вниманием модельерша клюнула на этот дешевый трюк. После показа они поужинали в «Метрополе» (за счет Леночки, разумеется), а на следующий день она уже числилась скромным художником по костюмам фильма «Забыть Монтсеррат» – чертов Братны остался верен себе, он кадрил людей с третьей космической скоростью.
На скорую руку подписывая соглашение с художницей, Братны даже не подозревал, что приведет на съемочную площадку не очередного фанатика его идей, а безумно влюбленную женщину. Леночка влюбилась
