между матерью и сыном, при которой ему придется теперь присутствовать.
Тиверий, отличавшийся уже в это время суровым видом, молчаливостью и угрюмостью, как рисуют его нам историки, при входе в эзедру, к матери, казался более обыкновенного угрюмым и взволнованным. Хотя ему было уже под пятьдесят лет и он оставался по-прежнему жестоким и дерзким в обращении и выражениях, – что заставляло, между прочим, Августа не раз просить за него извинения у сената и у народа, – но эти скорее природные недостатки, чем пороки его сердца, не давали еще повода предполагать в нем ту ужасную жестокость, какую показал он позднее.
– Мать, – начал он без всякого вступления и как будто не замечая присутствия Ургулании, – я слышал такие вещи, которые, если только они справедливы, заставляют думать, что не ты, как я до сих пор предполагал, а Фабий Максим владеет ключом от сердца Августа и что мне приходится готовиться к новой и вечной ссылке.
Ливия, ожидавшая услышать от сына о бегстве Агриппы Постума из Сорренто, отвечала:
– Ты хочешь сказать об Агриппе?
– Нет, не о нем, но о другом, который еще сильнее обливает мое сердце кровью и является предвестником гораздо большей опасности.
– Говори.
Тиверий, бросив подозрительный взор вокруг себя и заметив фаворитку Ливии, сказал:
– А я тебя и не увидел, Ургулания.
Любимица Ливии встала при этих словах.
– Быть может, я тут лишняя? – спросила она.
– Ей известны мои желания и планы, – заметила Ливия.
– В таком случае оставайся, – прибавил Тиверий и продолжал, обращаясь к матери: – Знаешь ли ты, что чувствует теперь Август к бесстыдной своей дочери Юлии?
– В этом отношении он не изменился.
– А зачем он нежничает с ней? Не заменил ли он ей строгую ссылку на Пандатарии ссылкой в Реджию? Об этом говорит по крайней мере весь Рим, и это приписывают Фабию Максиму, сумевшему успокоить его гнев, и письмам Юлии, которые каким-то образом дошли к ее отцу. Тебе неизвестно, как возрождается прежняя любовь?
Этими словами, сопровождая их легкой, но адской улыбкой, Тиверий повторял клевету, которая была распространена об Августе по поводу его сильной нежности и привязанности к своей дочери, и сумел ею попасть в цель.
Действительно, при этих словах глаза Ливии загорелись ненавистью, но, закусив губы, она сдержала себя и спокойно отвечала:
– Да, ее переведут в Реджию.
– И ты это дозволишь?
– Я сама об этом просила.
В эту минуту Тиверий бросил на свою мать зверский взгляд, но Ливия, как будто не замечая этого взгляда, продолжала:
– Когда я еще носила тебя под сердцем, я спрашивала у авгура Скрибония о судьбе ребенка, которого должна была родить. Он взял яйцо, разбил его скорлупу, и когда из него вышел цыпленок с великолепным
