слышны на расстоянии больше трех миль.
– Я закую повара в кандалы, – пробормотал Гарривель. – К счастью, мы вовремя это обнаружили.
Берти сидел, словно парализованный. В его лице не было ни кровинки. Он пытался говорить, но слышались лишь нечленораздельные звуки и хрип. Все с тревогой смотрели на него.
– Не говорите, не надо говорить, – воскликнул Мак-Тавиш напряженным голосом.
– Да, я съел ее, всю съел, целую тарелку! – вскричал Берти, словно человек, внезапно вынырнувший из-под воды и еле переводящий дух.
Страшное молчание длилось еще полминуты, и в их глазах он читал свой приговор.
– В конце концов, возможно, это не был яд, – мрачно проговорил Гарривель.
– Позовите повара, – сказал Браун.
Вошел, скаля зубы, черный мальчишка-повар с проколотым носом и продырявленными ушами.
– Смотри сюда, Ви-Ви, что это значит? – заорал Гарривель, указывая на яичницу.
Вполне естественно, что Ви-Ви перепугался и смутился.
– Добрый господин каи-каи, – пробормотал он, оправдываясь.
– Пусть он съест ее, – посоветовал Мак-Тавиш. – Это будет лучшим испытанием.
Гарривель наполнил ложку и бросился к повару, но тот в ужасе обратился в бегство.
– Все ясно, – торжественно заявил Браун. – Он не хочет ее есть.
– Мистер Браун, не окажете ли вы любезность пойти и заковать его в кандалы? – Затем Гарривель беззаботно повернулся к Берти: – Все в порядке, дружище; комиссар разделается с ним, а если вы умрете, будьте покойны – его повесят.
– Я не думаю, что правительство пойдет на это, – возразил Мак-Тавиш.
– Но господа, господа, – закричал Берти, – подумайте все же обо мне!
Гарривель соболезнующе пожал плечами:
– Грустно, дружище, но это туземный яд, и мы не знаем противоядий. Соберитесь с духом и успокойтесь, а если…
Два громких ружейных выстрела прервали его речь. Вошел Браун, зарядил винтовку и присел к столу.
– Повар скончался, – объявил он. – Лихорадка. Внезапный приступ.
– Я только что говорил мистеру Аркрайту, что с туземным ядом мы не умеем бороться, не знаем никаких противоядий…
– Кроме джина, – прибавил Браун.
Гарривель обозвал себя безмозглым идиотом и бросился за бутылкой джина.
– Сразу, друг мой, сразу, – наставлял он Берти, который отхлебнул две трети из большого стакана с чистым спиртом и, задыхаясь, кашлял, пока из глаз его не полились слезы.
Гарривель пощупал пульс, делая вид, что не может его прощупать, и усомнился в наличии яда в яичнице. Браун и Мак-Тавиш тоже стали сомневаться, но Берти уловил оттенок неискренности в их тоне. Он больше не мог ни есть, ни пить и украдкой стал щупать себе пульс под столом. Конечно, пульс все учащался, но Берти не догадался приписать это действию джина.
Мак-Тавиш с винтовкой в руке ушел на веранду, чтобы произвести рекогносцировку.
