с маленькой тележкой; некоторые мечтали о приобретении знаменитых часов «га-лаха» (священника), о небычности которых много говорили. Были, однако, и более высокие мечтатели, говорившие о постройке какого-то совершенно необыкновенного «орен-койдеша»4 из золота, который стоил бы миллион раз миллион червонцев и бриллиантов. Было немало и таких, которые выражали желание немедленно отнять «у турка» «Эрец-Исроэль» (Землю Израильскую) (Бен-Ами 1891: 155).
Если подобные или похожие мечты и видения посещали Рутенберга, то следует, забегая несколько вперед, в его будущую взрослую жизнь, сказать, что многие из них таки осуществились: человеком он стал состоятельным, не таким богатым, конечно, как Ротшильд, но, если понадобилось бы, мог позволить себе приобрести вполне солидную лошадку с большой телегой к ней; с самим знаменитым миллионером Эдмоном Джеймсом Ротшильдом был близко знаком, и именно ротшильдовские деньги пошли на оплату вещи, куда более дорогой, нежели золотой «орен-койдеш», – на приобретение электрической концессии в Палестине; что же касается «желания немедленно отнять “у турка” "Эрец-Исроэль”», то Рутенберг оказался одним из тех, кто принимал в этом самое активное участие.
Однако все это случится с ним позднее, годы спустя. А пока же, когда ему исполнилось одиннадцать лет, он поступил в Роменское реальное училище. Репатриировавшийся впоследствии в Эрец-Исраэль Барух Фишко, написавший и издавший здесь книгу мемуаров «Gilgulei khaim» (Круги жизни), вспоминал, что, будучи ребенком, он наблюдал из окна своей квартиры (семья жила напротив того самого реального училища, в котором учился Рутенберг) разгуливавшего по двору юношу, который был сама серьезность и сосредоточенность. Барух знал, что это тот «реалист», что дает уроки математики его приятелю Иуде Новаковскому, распространявшему, в свою очередь, математические познания среди детворы уже на основе «простого здравого смысла» («al pi ha-sekhel ha-yashar») (Fishko 1947: ЗЗ)5.
После окончания реального училища Пинхас отправился в Петербург, где ему посчастливилось преодолеть «процентную норму» и стать студентом Технологического института6. Как многие его сверстники-«апикойресы» (вольнодумцы), он начиная со студенческих лет увлекся идеями «тираномахии» (из работ последнего времени на тему превращения еврейских юношей в русских революционеров см.: Будницкий 2005: 52–92). Ни о каком сионизме он не думал, относясь к той части еврейской молодежи, которая, по замечанию М. Вишняка, считала это учение утопией и – в нынешних терминах – «эскапизмом» от стоявших на очереди социально-политических проблем.
В своем большинстве, – продолжает далее тот же автор, – эта молодежь встревоженно ждала исторических и даже мировых сдвигов (Вишняк 1954: 84).
Эти самые «мировые сдвиги», кроме всего прочего, виделись и в том, что социализм сотрет всякие национальные различия и человек почувствует себя свободным не только от социальных пут, но и от условностей происхождения. Решив посвятить себя революционной борьбе, Рутенберг, похоже, вполне разделял мысли и настроения, которые максимально полно выразил герой одного из рассказов О. Савича, еврейский юноша, отстаивающий
