Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Убитый был «кот». Убийца – мститель за женщину. Его так и не нашли – знали, да не сказали, говорили: «Хороший человек».
Пока я собирал нужные для газеты сведения, явилась полиция, пристав и местный доктор, общий любимец Д.П. Кувшинников.
– Ловкий удар! Прямо в сердце, – определил он.
Стали писать протокол. Я подошел к столу, разговариваю с Д.П. Кувшинниковым, с которым меня познакомил Антон Павлович Чехов.
– Где нож? Нож где?
Полиция засуетилась.
– Я его сам сию минуту видел. Сам видел! – кричал пристав.
После немалых поисков нож был найден: его во время суматохи кто-то из присутствовавших вытащил и заложил за полбутылки в соседнем кабаке.
1902 год. Московский Художественный театр готовится ставить «На дне».
К.С. Станиславский, В.И. Немирович-Данченко, кое-кто из артистов и художник В.А. Симов решили совершить поход на Хитровку – «вздохнуть трущобным духом». Веду их в дом Степанова, в квартиру № 6 во дворе. Половину ночлежки за перегородкой занимают нищие, другую, просторную, с большим столом под висячей лампой, – переписчики пьес и ролей. Все это люди с прошлым, видавшие лучшие дни. Босые и полураздетые, они за этим столом и днем и ночью пишут, а получив деньги, в тот же день их пропивают. Выйти им и некуда, и не в чем.
За несколько дней до нашего похода я познакомился с одним гвардейским офицером, которого за его манеры звали «барин». Он убежал от богатых родных на Хитровку, но сохранил барские манеры, величавость и железное здоровье, хотя бывал пьян с утра до ночи и почти всегда наг и бос.
Нечто от него я увидел в Сатине на первом представлении пьесы Горького «На дне».
По установленному обычаю мы угощали хозяев. Водкой здесь торговала съемщица. Она подавала сивуху в толстых шампанских бутылках: они крепче, не бьются. Сивуху подавала для хозяев, а для нас – запечатанную бутылку смирновки и для всех – стаканчики зеленого стекла с толстым дном.
Вслед за нами в комнату набились любопытствующие босяки из соседних по коридору ночлежек. Из-за перегородки выглядывали раздетые нищие и нищенки.
Соседи тихо и покорно встали около дверей в надежде, что и им от богатых гостей стаканчик винца ощенится.
Среди толпы я узнал и нескольких «утюгов» – громил из трактира «Каторга». Они держались кучкой, изредка перешептывались и своими разбойными глазами расстегивали пальто гостей и заглядывали мысленно в наши карманы. Да и было чем им поинтересоваться. Изящный Немирович-Данченко блестел известной всей Москве бородой; щеголеватый Лужский положил руку на плечо давно не брившего усы и бороду старичка и внимательно слушал его рассказ об антрепренере Смолькове, у которого он служил в театре. Санин угощал босяков папиросами.
У стола – два самых высоких человека: один
