урод с подушкой, —
Но трон арцийский я заполучу,
Что смерть, предательство, разруха, голод?
Всего лишь средства, а корона – цель!
О ней мечтал я с самого рожденья,
Себя во сне я видел королем,
Проснувшись же, оказывался я
Лишь тенью робкой царственного брата…
Актеру было самое малое под пятьдесят, а грим добавлял ему еще с десяток лет. Рафаэль не сразу сообразил, что рычащий и хрипящий придурок изображает Александра Тагэре. То, что происходило на подмостках, не лезло ни в какие ворота. Негодяй Жоффруа, бывший старше Сандера на пять лет, превратился в юного, белокурого херувимчика, оклеветанного и погубленного злодеем-горбуном, который на этом не успокоился и взялся за Жаклин. Сначала он самолично убил ее горячо любимого и благородного мужа, затем похитил и изнасиловал безутешную вдову, вынудив выйти за себя замуж, после чего ее же и отравил, чтобы жениться на племяннице.
С каждым сказанным словом Рито все больше казалось, что он рехнулся. Дело было не только в ерунде, которую несли актеры, довольно-таки бездарные, надо отдать им должное, а в том, КАК на них смотрели зрители. Тишина стояла такая, что пролети бабочка, и то было бы слышно. Кэрна видел, что люди верят ВСЕМУ, что им плетут. Для них Сандер, за всю свою не столь уж и долгую жизнь не сотворивший ничего бесчестного, был чудовищем, узурпатором и убийцей.
Стараясь не шуметь, Рафаэль встал со своего места и пробрался к стене. Было еще светло, и мириец лихорадочно искал лица, на которых бы читались возмущение, недоверие, ирония. Таких не было! Завопи кто сейчас: «Бей горбуна!» – и собравшиеся повскакали б со своих мест и с палками и факелами бросились на кровавого негодяя.
– Занятная магия, – шепнул Серпьент, – сразу и не поймешь, на чем она замешана…
– Магия? – не понял Кэрна, немедленно став врагом стоящих рядом, ибо отвлек их от разворачивающегося действа.
– Волшба, – подтвердил Серпьент, заползая приятелю чуть ли не в ухо. – Кто-то умный работал, проешь его гусеница! Ну да на каждую задницу найдется крапива! Это все брехня? Не говори, кивни только.
Рито вслушался и решительно тряхнул головой. Брехней было абсолютно все. То есть до такой степени все, что становилось непонятно, как подобное вообще могло прийти в голову. Это была даже не ложь, потому что ложь все же отталкивается от правды, а какое-то чудовищное извращение, сумасшествие, причем оказавшееся заразным.
Толпа внимала. Актер с подушкой как раз дошел до захвата власти и подробно сообщал, что подкупил свидетелей, дабы те оклеветали покойного короля, обвинив его в двоеженстве.
Пусть ложе брата моего не знало скверны, —
шипел «Александр», превознося добродетель покойного Филиппа, число только известных любовниц которого перевалило за две сотни, —
Его залью зловонною смолой,
И не отмыть ее вдове и детям,
А чтобы даже шепот не раздался,
Племянницу я к браку приневолю…
Зачем
