показывали ему, чтобы он продолжал рассказывать. Он не посмел спуститься и, весь дрожа, вновь прильнул к окошку.
– Теперь отец Лактанс и отец Барре сами вбивают клинья, чтобы стиснуть ему ноги. Какой он бледный! Он, кажется, молится Богу. А сейчас голова у него запрокинулась; верно, он помирает. Ой, ой! Возьмите меня отсюда!
И он свалился на руки молодого адвоката, господина дю Люда и Сен-Мара, которые подошли, чтобы подхватить его.
– Deus stetit in synagoga deorum: in medio autem Deus dijudicat…[21] – донеслось из-за окошка пение сильных, гнусавых голосов; они долго пели псалмы, и звуки их напевов перемежались с ударами молотов, – чьи-то дьявольские руки словно отбивали такт небесных песнопений. Казалось, что стоишь возле кузнечного горна; но удары раздавались глухо, и сразу чувствовалось, что наковальней тут служит человеческое тело.
– Тише! – сказал Фурнье. – Он заговорил; пение и удары затихли.
И действительно, слабый голос медленно произнес:
– Почтенные отцы! Умерьте пытки, а не то вы повергнете душу мою в отчаяние и я наложу на себя руки.
Тут раздался и взметнулся до самого свода взрыв разноголосых криков; разъяренные люди бросились на помост и смели изумленных, растерявшихся стражников; безоружная толпа теснила их, мяла, прижимала к стене и не давала им двинуться; людской поток устремился к двери, ведущей в камеру пыток; дверь затрещала под его напором и вот-вот готова была податься; тысячи грозных голосов изрыгали проклятия; судей объял ужас.
– Они убежали! Они его унесли, – крикнул какой-то мужчина.
Все замерли; затем толпа кинулась прочь от этого мерзкого места и наводнила прилегающие улицы. Там царила невообразимая сумятица.
Пока тянулось заседание суда, уже успело стемнеть; шел проливной дождь. Стояла страшная тьма; крики женщин, спотыкавшихся на мостовой или сбитых с ног конными стражниками, глухие, непрерывные возгласы взбешенных мужчин, то тут, то там собиравшихся группами, беспрерывный звон колоколов, возвещавший о предстоящей казни, отдаленные раскаты грома – все это усугубляло страшный беспорядок. Для глаз было не меньше диковинного, чем для слуха: несколько погребальных факелов, зажженных на перекрестках, бросали причудливые отсветы на вооруженных всадников, которые проносились галопом, давя толпу; они направлялись на площадь Святого Петра – место их сбора; не раз вдогонку им летели черепицы, но, не угодив в промчавшегося виновного, падали на стоявшего рядом невиновного. Смятение, казалось, достигло крайних пределов, но оно еще более усилилось, когда народ, отовсюду сбегавшийся на небольшую базарную площадь, увидел, что она со всех сторон забаррикадирована и полна конных стражников и стрелков. К придорожным тумбам были привязаны тележки, которые преграждали доступ на площадь, а возле них расставили часовых с пищалями. Посреди площади высилось сооружение из огромных бревен, уложенных таким образом, что получился правильный куб; поверх бревен лежали дрова полегче и побелее; в середине торчал громадный столб. Возле этой своеобразной мачты, видневшейся
Встал Бог в собрании богов: ибо в середине Бог судит… (
