удержитесь от сострадания к свидетельствовавшей в их пользу вольноотпущеннице, потому что, как завещали нам наши предки, спокойствие и безопасность республики должны быть для всех нас высшим законом: salus reipublicae suprema lex esto.
Патрон, то есть адвокат, Тимена произнес свою речь с пафосом; не защищая вообще пиратов и умалчивая об их частых набегах на римские берега и оскорблениях, наносимых ими мореходам и береговым жителям, он старался лишь оправдать неожиданный случай предшествовавшего дня. «Они пришли, – говорил он, – не для оскорбления и грабежа, но с намерением помочь своему начальнику в его самом благородном и святом чувстве, не грабить, но взять его невесту, существо свободное и вместе с тем согласное на брак с Тименом». Свою речь он окончил священным словом dixi – «я сказал».
После этого либурн, по знаку претора, объявил громким голосом об окончании прений, воскликнув: dixerunt! – «они сказали!».
Тогда Фебе, и только она одна, – так как у Тимена тут не было других друзей, – не будучи в состоянии произнести ни слова, упала на колени и, протянув руки по направлению к судьям, молила их о сострадании. Умоляющая поза несчастной вольноотпущенницы и ее глубокий траур делали ее еще более прекрасной, и не без волнения смотрели на нее те, в руках которых находилась участь пиратов.
Тимен обратился к Фебе на своем родном наречии:
– Встань, невеста Тимена, не унижай себя перед ними: напрасна всякая мольба!
Претор приказал увести подсудимых. Но Фебе, открыв себе путь среди солдат, бросилась на шею своему Тимену и обняла его, заливаясь слезами отчаяния; центуриону стоило труда оторвать ее от пирата, чтобы иметь возможность исполнить приказ претора.
Пиратов спустили в камеру, находившуюся под трибуналом, в которой они едва помещались. Они должны были оставаться в ней, пока судьи обсуждали их участь.
Претор вновь подал свой голос, чтобы напомнить присяжным, как требовала этого форма, о необходимости серьезно взвесить все обстоятельства дела и решить его, основываясь единственно на правосудии.
Когда претор окончил свою речь, каждый из судей, держа в руке камешек, произнес следующие слова:
– Si sciens fallo, tum me Diespiter, salva urbe, ex bonis ejiciat, ut ego hunc lapidem[21] (то есть: если я ошибусь сознательно, то пусть тогда Юпитер, ради спасения города, отбросит меня от добрых людей, как я отбрасываю этот камень).
И каждый из них, действительно, отбросил от себя свой камешек.
Затем им были даны деревянные дощечки, натертые воском с той стороны, на которой они должны были начертить или букву А, означавшую absolvo, – оправдываю, или букву С, означавшую condemno, – осуждаю, или, наконец, N, что значило – non liquet, когда недостаточно была уяснена невинность и преступность подсудимого лица, что могло иметь своим следствием actio secunda, отсрочку окончательного решения и дополнение судебного следствия, что выражалось адвокатским термином causa ampliata est.
Когда дощечки были розданы судьям, они вместе с претором, как старшим судьей, удалились из залы суда для обсуждения дела и постановления
От этой формулы клятвы произошла фраза: jovem lapidem jurare, о которой уже рассказывалось в первой части этой истории.
