автоматически потянулась к бутылке «Крауна». Пиво было ледяным, восхитительно увлажнившим мое пересохшее горло. Пока пила, я пристально смотрела в черный квадрат окна. В нем предстала женщина, в которую я превратилась за последние пять лет: ввалившиеся глаза, мертвенно-бледная кожа там, где должен быть здоровый румянец. В этом году мне исполнится тридцать лет, но мое лицо несло серую печать покорности человека гораздо более старого.
Я потерла щеки, пригладила волосы, выбившиеся из аккуратного хвоста, в который я стянула их, собираясь на похороны. Мне вспомнилась сдержанная элегантность Кэрол, и я состроила гримасу маленькой мальчишеской фигурке, отражавшейся в окне. Измученное личико мрачно пялилось на меня, молча обвиняя: «Ты видишь, почему он ушел? Видишь, почему он захотел ее, а не тебя?»
Я отвернулась от окна, прошла по коридору до комнаты Бронвен и тихонько постучала. Ответа не последовало, поэтому я приоткрыла дверь. Горела лампа. Дочь уснула поверх покрывала – ее светлые волосы веером разметелись по подушке, на лице остались следы слез. Она надела пижаму, подаренную отцом год назад, слишком тесную теперь и выцветшую от постоянной носки.
– Бронни? – прошептала я, гладя ее по волосам. – Давай-ка ляжем под одеяло, милая.
Еще полгода назад они с Тони неукоснительно виделись каждое воскресенье. Как только по всему просыпающемуся городу начинали звонить церковные колокола, Тони въезжал на своем ослепительно-черном «Порше» на подъездную дорожку и сигналил, а Бронвен бежала навстречу отцу. Я же тем временем пряталась в гостиной, плотно поджав губы и подглядывая сквозь жалюзи за Тони и дочерью. Шесть или семь часов спустя я слышала знакомый сигнал клаксона, и Бронвен влетала в дом, переполненная новостями о том, как замечательно они провели время. С горящими глазами и пылающими от радости щеками, она ворковала над подарками, которые ей купил отец.
Затем, шесть месяцев назад, эти визиты прекратились.
Тони перестал приезжать по воскресеньям. Забывал звонить, присылая вместо визитов дорогие подарки. Он без объяснения устранился из ее жизни. Я беспомощно наблюдала, как в дочери, словно болезнь, нарастает печаль, превращая мою светлую девочку в несчастное существо с печальным лицом, уныло слоняющееся по дому, как его привидение, а не живой обитатель.
Бронвен со вздохом перекатилась на бок. Поправляя одеяло, я коснулась ее лба легким поцелуем. Она пахла медом и шоколадом, свежевыстиранным бельем и лимонным шампунем. Безопасные, знакомые ароматы. Я уже хотела выйти на цыпочках, когда заметила прислоненную к ночнику фотографию. Я не видела ее много лет, и она вернула меня в прошлое, наполняя грустью.
Тони сидит на низкой бетонной стене на фоне водного занавеса при входе в Национальную галерею. Глаза сверкают за очками, с лица не сходит особенная, завораживающая улыбка. Он не был красив – слишком костистое лицо, большой нос, зубы чуточку кривоваты, – но умел привлечь к себе, обладал энергией, одновременно сдержанной
