Столыпиной. Точнее, она выкупила внука у зятя – и ребёнок был случайным свидетелем этой сцены.
Бабушка не поддерживала общение мальчика с родителем. И это почти единственное ограничение в жизни Мишеля (так его звали в семье). В имении Тарханы Лермонтов рос вместе с кузеном Акимом Шан-Гиреем (он на четыре года моложе). Аким считал, что Мишель «в жизни не знал никаких лишений, ни неудач: бабушка в нём души не чаяла…» Но ведь Лермонтов «никому не мог сказать священных слов „отец“ и „мать“»!
Елизавета Алексеевна всё-таки была верующей и в вере воспитывала внука. Свет веры всю жизнь теплился в глубине его сердца – то усиливаясь, то почти пропадая. Но никогда не исчезал и выручал его. Это видно из творчества писателя.
«В домашней жизни своей Лермонтов был почти всегда весел, ровного характера, занимался часто музыкой, а больше рисованием, преимущественно в батальном жанре», «любил общество, особенно женское, в котором почти вырос и которому нравился живостью своего остроумия и склонностью к эпиграмме; часто посещал театр, балы, маскарады…».
Так запомнил Шан-Гирей.
Мишель подрос, начал учиться в Москве – в пансионе при университете. В 1830 году вместе с бабушкой отправился помолиться в Троице-Сергиеву Лавру. Бабушка ехала впереди, за ней шла компания молодёжи. Почти четыре дня!
На паперти в Лавре увидели нищего слепого. Кто-то пошутил над ним: положил в кружку не деньги, а камень. В тот день Мишель написал стихи:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Мишель остро реагировал на добро и зло. Знал, что хорошо и что плохо.
Два года Лермонтов учился в Московском университете. Шан-Гирей вспоминал: «Будучи студентом, он был страстно влюблён в молоденькую, милую, умную и, как день, в полном смысле восхитительную В. А. Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная. Как теперь, помню её ласковый взгляд и светлую улыбку; ей было лет пятнадцать-шестнадцать, мы же были дети и сильно дразнили её; у ней на лбу чернелось маленькое родимое пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя: „У Вареньки родинка, Варенька уродинка!“ – но она, добрейшее создание, никогда не сердилась. Чувство к ней Лермонтова было безотчётно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, несмотря на некоторые последующие увлечения…»
Мишель был на год старше Вареньки. Он посвящал ей стихи – и никогда не называл имени:
Однако все её движенья,
Улыбка, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты…
В конце второго года обучения у Мишеля случилась неприятность в университете. Лермонтов много читал на четырёх языках
