Л. Н. Андреев, живший в то время в Тюрисево, рассказывал мне впоследствии об этой эпохе много печальных страниц22. Он едва ли сгущал тогда краски, потому что его рассказ относился к моменту наивысшего напряжения его гнева именно против большевиков (январь 1919), когда он почти на моих глазах писал свой «SOS» и истерически взывал к вооруженной борьбе с коммунистическим террором – к интервенции Вильсона и Ллойд Джорджа, Фоша и Клемансо.
Когда я спросил, не думает ли он, что в России дело обойдется без ужасов белого террора, он ответил, что в силу особенностей русского характера русский белый террор, если он разразится, не будет похож на финляндский, и прибавил:
– А от своей, русской, пули мне приятнее умереть, чем от чужой…
Факт, во всяком случае, непреложный, что финляндский террор белый был грозен. Достаточно сказать, что по одной амнистии лета 1920 года, т. е. амнистии, провозглашенной через два года после подавления коммунистического восстания, из финляндских тюрем должно было выйти на свободу свыше 8 000 человек. И от этого террора, естественно, терпели, прямо или косвенно, русские, преимущественно же русское белое офицерство, сделавшееся козлом отпущения для финляндского шовинизма, которым в ту пору были заражены все буржуазные партии молодой, только что обретшей свою независимость страны.
* * *
От этих гонений и постоянных административных преследований молодое офицерство стало искать спасения на южном берегу Финского залива – в Ревеле, где, как мы уже отметили, в январские дни вооруженная борьба с Советской властью стала принимать более или менее организованный характер, хотя и не выходя за пределы партизанщины.
Началась тяга в Эстонию. Молодые офицеры небольшими группами в 10–15 человек – в большинстве случаев элементы, которым «нечего было терять» в Финляндии, но которым становилось невтерпеж положение париев, на торговых суденышках или ледоколах, зачастую вместе с партиями финляндских добровольцев, спешивших в Эстонию, стали переправляться в Ревель.
Но в этой тяге в дни моего приезда в Гельсингфорс не было никакой планомерности: партии добровольцев-офицеров шли в Ревель на собственный страх и риск, без «подъемных суточных и прогонных», без всякого снабжения, ведомые, с одной стороны, желанием уйти как можно скорее из Финляндии, с другой – стремлением попасть на арену активной борьбы с большевизмом, причем большинство только из газетных сообщений знало, что на том (эстонском) берегу залива действует какой-то «северный русский корпус».
В политическом отношении эти люди представляли собой материал, который поддавался обработке в любую сторону. Многие из них впоследствии при наступлении Северо-Западной армии на Петроград ничем себя не запятнали ни в военном, ни в политическом отношении: многие пали смертью храбрых на полях сражения под Гатчиной и Царским Селом под знаменем «Учредительное собрание».
