пытался помочь. Потом исчезал на какое-то время. Мадам Перл называла такие срывы «днями гнева».
От этого гнева дрожали стены, и дом сотрясался от чердака до погреба.
Мальчик казался одержимым. Он проклинал небеса, раздирал пуховые подушки. Он кричал, что хочет избавиться от себя, покинуть этот мир. Сражаясь с самим собой посреди поля боя, заваленного белым пухом, мальчик выкрикивал фразы на родном языке, которые звучали подобно стонам больного или вою волка, попавшего в ловушку. Он распахивал шкафы и пытался пробить их насквозь ножками стула, словно искал выход. Он кричал что-то о потерянных дорогах. Когда его крики стихали на улице, мадам Перл начинала подметать осколки разбитых тарелок. Потом относила соседям килограммы сладостей, чтобы извиниться.
Несколько дней спустя мальчика находили в заднем помещении лавки. Он старательно лепил мармеладки.
– Как дела, малыш?
Он поднимал глаза, и было видно, что на некоторое время он успокоился. Никто не знал, куда он убегал. Но сладостное ощущение его присутствия, его ловкие руки и бездонные глаза заставляли забывать о плохом.
Каждый год накануне Рождества лавка Перла открывалась для детей. Они прибегали целыми толпами, словно маленькие варвары с ранцами за плечами. Перед дверью они на секунду останавливались, чтобы отдышаться, пригладить волосы, глядя в витрину, и затем по очереди, не толкаясь, заходили в магазин. Слишком взрослые девочки брали за руку маленьких, чтобы не привлекать внимания к своему возрасту. И без того вежливые дети старались вести себя безукоризненно, говорили «Здравствуйте, мадам!»; «Веселого Рождества, месье!» Даже маленькие шалопаи и хулиганы с кепками в руках вели себя тише воды ниже травы, зачарованные порядком, золотистым светом, красками, запахами: дети словно шагали по сахарным облакам.
По случаю Рождества каждый получал в подарок мармеладку в белой бумаге с красными буквами.
Двадцать четвертого декабря клиенты уступали очередь детям. Получив угощение, ребята не спешили уходить – уж больно хорошо было в лавке. Они медленно шагали к выходу. Впрочем, никто не рисковал подходить к прилавку дважды. Ведь господин Перл изобрел приговор «семь лет без мармелада» – для тех, кто попытался бы смухлевать. А когда тебе шесть или восемь, такой срок равносилен вечности.
К тому же здесь, в еврейском квартале маленьких лавочек и ателье, зимой 1938 года лучше было бы не думать о том, что будет с этими детьми через семь лет, после войны.
Когда волна ребятишек схлынула, мальчик отправил Перлов домой.
– Я всё закрою. Идите спать.
Жак Перл не спорил. Он видел, как устала жена, да и сам уже с трудом держался на ногах.
Утром этого дня посреди толпы детей в лавку заявились двое полицейских. Перл отвел их в отдельную комнатку.
Они пришли за неким Джошуа Перлом, которого обвиняли в уклонении от воинской обязанности. Перл слушал жандармов раскрыв рот, а затем сказал, что его сын первым бы отправился защищать свою страну. Если бы не умер пять лет назад.
Перл был совершенно спокоен. Но вдруг
