как её ещё все называли – бабе Нюре, чьё ведро, однако, осталось стоять целёхонькое, и с кем баба Глаша не разговаривала уже почти целую неделю, потому что до этого они опять сильно поспорили о том, как следует вести придорожную коммерцию.
Анна Николаевна придерживалась той агрессивной точки зрения, что нужно безжалостно обвешивать и обсчитывать обнаглевших горожан, у которых « … и так денег навалом и не обеднеют, если переплатят рубль-другой…», и к тому же они, эти горожане, совсем на голову сели – носятся по дорогам, как сумасшедшие, и, чтобы перейти на ту сторону, « …бывало минут по десять стоишь, стоишь, ждёшь пока все проедут. И то, головой надо крутить из стороны в сторону, как на карусели», – с жаром выступала баба Нюра. На что баба Глаша резонно отвечала, приводя свои доводы, указывая на то, что нужно вести именно честную торговлю: никого не обвешивать, никого не обманывать, быть терпеливым с покупателем, и тогда появится собственная клиентура – привычная и надежная, которая позволит получать стабильный доход, что очень важно при такой крошечной пенсии, которую получали обе бабки.
Но баба Нюра не желала никого терпеть. Ей и председателя местного хватало выше головы с его поборами и нежеланием что-либо делать на собранные деньги. А тут ещё стада диких, одуревших от сытости горожан, а некоторые так и попросту зажравшиеся, что носятся, как угорелые, вперёд-назад, туда-сюда, так что голова болеть начинает, и самаритянская позиция бабы Глаши её возмутила и сильно разозлила. Такой честности непонятно перед кем, можно сказать граничащей с покорностью, она никак от неё не ожидала – поэтому и поругались.
Нужно заметить, что и Анна Николаевна, и баба Глаша были закадычными приятельницами и к тому же жили по соседству. И хотя обе со своим хозяйством справлялись самостоятельно – силы пока были, чтобы содержать в порядке и дом, и огород, и скотину, но если требовалась помочь по делу какому-нибудь или захворал кто-то из них, то, не стесняясь и не мешкая ни секунды, звали друг друга, как родные, потому что обе были вдовами и жили одиноко.
А вечерами, особенно осенью в слякотную, дождливую погоду, или зимой, когда за окном метель змеилась по пустынной, обледенелой дороге, любили ходить друг к другу в гости, накрывали на стол, «гоняли» чаи, угощались заготовленным летом вареньем и пробовали разные наливки, и читали письма от детей, которых судьба раскидала кого куда, и кто в родной деревеньке уж не появлялся лет сто, а то и более того…
Но, когда наступала весна, и с разогретых под солнечными лучами склонов исчезал снег, дорога опять оживала, появлялись из-за поворота вереницы разноцветных автомобилей, и если с зимы оставались какие-нибудь излишки, то на обочине выставлялись ведра, наполненные доверху картошкой, и между бабками с новой силой разгорался спор по всё тому же принципиальному вопросу: стоит ли обсчитывать городских или нужно вести с ними, окаянными, честную торговлю.
Вот и сейчас баба Глаша поспешила к своей приятельнице, чтобы рассказать о случившемся.
– Да
