состоялся; чуткий Читатель хранит в своем сердце до заветного часа целебные метки – мантры, молитвы, заклятия и обереги, призванные помочь выстоять в неравной борьбе с жизнью.
Узнавание обстоятельств, примеры поведения, символы и архетипы, матрицы судьбы и ценностные модели мира – разве это в искусстве главное? То, что дает возможность найти себя (и счастье) вопреки всему, – легкий, почти незаметный жест Автора, выражение человечности – и воспарения духа, прорыв в «царство свободы». Не здесь ли зарыт краеугольный камень библиотерапии (как квинтэссенция все той же гармонии) – катарсис? Называйте это драйвом или магией – дух дышит, где хочет.
Авторы спасают человечество, но что будет, если люди перестанут читать? Библиотерапия всё больше нуждается, как в надежном костыле, в педагогике чтения. Хорошо бы, чтобы она, эта мудрая педагогика, не забывала, что Автор – пророк и волшебник.
А волшебнику подвластно всё.
Кто оспорит Вирджинию Вульф, или Экономия на детях [59]
…Происходит обыденное чудо: ребенок слушает сказку или сам рассказывает слушателю самое важное – свою мистерию Добра и Зла. Педагоги прошлого изучали, как правило, первый процесс: транслирование взрослым ребенку неких ценностей, нормативов, смыслов, закодированных в тексте, считалось, что после этого ребенок их усваивал и воспроизводил. Науке конца XX века не менее важной показалась вторая сторона процесса: творчество ребенка-рассказчика. умело поддержанное слушателем-взрослым. Диалог (базовая форма общения) подразумевает постоянную смену позиций «рассказчик-слушатель».
Но, спросите вы, разве от литературного творчества читателей ныне не пухнет Интернет? Литература мутирует: местами меняются не только Автор и Читатель, но и Бог и Дьявол. Кажется порой, что последний отвоевывает все больше места. Ан нет: последнее слово за идеалами Добра. На самом деле это его территория расширяется, захватывая то, что раньше принадлежало нижнему, темному миру: если раньше (но не с самого начала) положительный герой не обязательно побеждал отрицательного, но авторская оценка была на его стороне, то сравнительно недавно позиция автора стала неуловима, двойственна, а то и откровенно солидарна с героем-разрушителем, искусителем и вообще демоном. Посему роль читателя сильно возросла: ныне ему приходится, испытав шок и отшатнувшись от ужасного героя (или даже автора?), самостоятельно разбираться, оценивать, принимать или не принимать предложенный образ человека и мира. Докапываясь до первооснов, осмыслять его – и себя.
И позиция эстетической вненаходимости (автора и читателя) кажется ныне спасительной: она позволяет ограничить Зло оболочкой Красоты, несущей в себе и Добро, и Истину, ибо суть искусства не поменялась. Она дает возможность внимательно рассмотреть и увидеть Зло сквозь магический кристалл совершенной формы.
Но, похоже, видят все эти тонкости лишь знатоки, посвященные в таинства Искусства.
Процесс сих мутаций наглядней в кино. Критикам-традиционалистам фильмы новой волны
