милая, только ты сможешь увидеть и понять, – серьезно ответил дедушка.
– Что понять?
– …Суть вещей.
– А что такое суть? – не унималась девочка.
– Придет время, и поймешь. Марко, если ты помнишь, не очень-то хорошо себя вел последнее время. Плохо слушался Анну, да и меня.
– Просто он скучает по маме и папе. – Девочка отвернулась к окну и смотрела на вереницы людей, направлявшихся на поле.
– А ты, Сенка? Не скучаешь?
– Да, скучаю, – кивнула она. – Только, в отличие от Марко, я знаю, что они никогда не вернутся.
– Думаешь, ему нужно сказать правду?
– Нет, – мотнула она головой. – Он ее знает, просто забыл.
– …Ну, может, оно и к лучшему, как думаешь, милая? – Радован приобнял внучку.
– Что это за башня впереди, деда? – сменила тему Сенка.
– Это не башня, синку[3], это памятник битве, о которой я тебе рассказывал. Это Газиместан… – Обилич посмотрел на него. – Это Косово поле, Сенка, место, где сошлось войско сербское с войском турецким.
– Тут погиб Милош… – сказала девочка. – А мы пойдем на его могилу?
– Никто не знает, где она.
– Даже ты?
– Даже я, – улыбнулся Обилич.
Когда дед и внучка вышли из автобуса, то увидели заполненное людьми поле. Люди старались пройти ближе к памятнику, все они чего-то ждали. Радован взял внучку на руки.
– Что там видно, Сенка?
– Там трибуна, деда, к ней идет какой-то дядя.
Толпа взорвалась приветствиями и овациями.
– Смотри на него внимательно, что ты видишь?
Девочка устремила свой взгляд на незнакомца.
Слободан Милошевич медленным шагом шел к деревянной трибуне с установленными на ней тремя микрофонами. По пути он вытаскивал из кармана пиджака свернутый листок бумаги. Накануне он наконец-то дописал свою речь. Четыре варианта ушли в корзину, да и пятый ему не особо нравился. Милошевич прокручивал в голове события последних месяцев и прекрасно понимал, что то, что он хочет сказать на самом деле, будет воспринято в штыки. Встав за трибуну, он окинул взглядом Косово поле. Тысячи глаз были устремлены на него, и в каждой паре горел огонек надежды.
– Ему страшно, деда, – сказала Сенка.
– Чего он боится, родная? – удивился Обилич.
– Ему страшно не за себя… за нас всех…
Милошевич развернул листок бумаги и положил его перед собой. Он поприветствовал собравшихся и начал свою речь. Он посматривал на листок и на реакцию людей. Ему не хотелось читать дальше. Вдруг, сделав паузу, он незаметно для всех перевернул листок. Посмотрел на чистую обратную сторону и улыбнулся одними губами неизвестно чему.
– Я хочу вам сказать, товарищи, что вы должны оставаться здесь. – Он
Ласковое обращение к внуку, внучке
