побитых орденов командира. И со стороны немцев было всего несколько убитых, попытавшихся оказать сопротивление. Остальных, сдавшихся сразу, полупьяных и еще не отошедших от кровавой ночи, выволакивали из изб и погребов, вытаскивали из-за столов, поднимали с постелей, не жалея сапог и прикладов – и сейчас в толпе пленных среди мундиров отвратительно выделялось нечистое исподнее белье.
Теперь они стояли, сбитые в кучу, на косогоре у околицы. Среди солдат виднелся оберфюрер с гадким, порочным, пропитым насквозь лицом и в фуражке с высокой тульей.
Одинцов не успел быстро сообразить, как себя вести, замешкался и вынужден был теперь стоять перед строем разведчиков, подкрепляя своим авторитетом командирскую власть. Он взглянул на старшего лейтенанта и увидел, как жестоко побелели косточки его пальцев, стиснувших автоматный ремень.
Плечи бойцов загораживали от Одинцова страшный плетень. Но голова его все еще кружилась; земля дрожала; и он чувствовал, что, кажется, не принадлежит себе – и вопреки доводам разума совершит сейчас нечто, могущее испортить всю оставшуюся жизнь…
– Товарищи бойцы ! – громко выкрикнул Неустроев. – Перед вами свидетельство новых зверств фашистских ублюдков на захваченной ими советской территории ! Эти звери на двух ногах уничтожили советских раненых в медсанбате, который был временно расквартирован в деревне. Они повесили врача-хирурга только за то, что он имел еврейскую национальность. Они надругались над медсестрами, а потом зверски убили их, подвергнув еще живых нечеловеческим мукам, насыщая свою звериную жажду крови и унижения! Их вина огромна и всем ясна. И за это они заслуживают лишь одного: смерти. Смер-ти !!!
Среди немцев возникло тревожное шевеление.
– Политрук ! – приказал старший лейтенант. – Переведи этим все, что я сказал, едрена мать ! Скажи им, что они курвы и будут расстреляны немедленно за преступления перед советскими людьми!
Оберфюрер, внимательно прислушивавшийся к речи старшего лейтенанта, вдруг выдвинулся вперед и просипел на достаточно хорошем русском языке:
– Вы не можете иметь права нас расстрелять ! Вы, жалкий капрал. Я есть генерал оберфюрер СС. И не подлежу воле всякой солдатни, а военный трибунал. Мы военнопленные. Вы тем самым будете нарушать международный конвенция!
– Конвенция ?! – заорал Неустроев так, будто немцы могли понять его сходу. – Солдатня?! Генерал?! Я не капрал, я старший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии. А вот ты гнида. И тебя следовало бы подвесить за ноги над огнем и живого изжарить. Как вонючего кабана. Но ладно. Я облегчу твою участь.
Мгновенным, неуловимым движением Неустроев поднял автомат и выстрелил один раз. Оберфюрер свалился, как мешок. Между его глаз чернела аккуратная дырка.
– Что вы себе позволяете! – фальцетом закричал Одинцов. – Кто вам позволил расстреливать пленных?!
– Это не пленные ! Это вообще не люди ! Даже не звери – звери не бывают такими
