style="font-size:15px;"> Ребята улыбнулись: видимо, что-то вспомнили с гимназических шалостей.
– О том, что произошло с вами (да и далеко не с одними вами), а со многими другими еще произойдет, есть знаменитое изречение: «Революция пожирает своих детей». Речь не о каннибализме, как вы понимаете. Это воскликнул Жорж Дантóн, основатель революционного трибунала во времена Великой французской, когда по приговору того же трибунала везли на казнь уже его. И в этих словах – вся революция. Любая, и эта наша тоже. Потому что есть законы природы и есть законы общества, пожирание же своих детей – неотвратимый общественный закон.
– Дальше, – заинтересованно придвинулись юноши, сразу какие-то собранные и сосредоточенные.
– Всякая революция начинается с борьбы против общего врага, и это объединяет, какие бы ни были оттенки между революционерами. Затем борьба переходит между своими, ища врагов, потом – между еще более своими, и так далее. Расстрелы, расстрелы, расстрелы… Наконец приходит Наполеон, недавний революционный генерал, восседает на трон (трон же пустой, короля казнили), и изрекает: «Граждане, революция окончилась». Тоненькая прослойка новых приобретает власть. Ну а народ, как всегда, остается в дураках. Так будет и в этот раз. Пусть Троцкого там, или Ленина, или кого там еще и не назовут царем-батюшкой, – не в этом дело. Снова будет монарх и снова – дворянство… Как всегда после революции, так и теперь. Только ваших горячих голов жалко. Ибо до горячих сердец – надо холодных голов. Не нужны вы уже новой власти, вы ей уже опасны.
– А Гольдман?
– Гольдману тоже не позавидуешь. Вас революция пожирает на завтрак, ну а его пережует на обед, или на ужин – так уж наверняка. Хоть у него и холодней голова, чем у вас, но – «суета сует, всё суета», как писал Екклесиаст.
Так они говорили о революции и о многом еще – целый вечер за полночь. А когда проскрипела дверь, как-то так неожиданно, – почувствовали, что главного чего-то и не успели сказать.
– Ваше последнее слово? – спросил Гольдман юношей, прочитав приговор.
– Исповедаться в Отца, – ответили оба в один голос.
Рецидивист
«Никогда. Больше никогда. Обещаю Богу перед тобой, владыко», – с искренним чувством сказал медвежатник Азарт.
«Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Азарие, вся согрешения твоя…», – изрек как положено владыка Игнатий.
Странно и удивительно звучали слова исповеди под низенькими сводами далекого северного монастыря, где теперь безбожники устроили концлагерь. Странно и удивительно, потому что один узник исповедовал другого. Один – архиепископ, которого упекли сюда, потому что не сотрудничал с властями, другой – преступник, взламывающий сейфы. Он во второй раз за свою долгую уголовную жизнь попался и «мотал срок» вместе с политическими.
«Когда исповедовался последний раз?» – спросил его владыка. Последний раз Азарт исповедовался, когда мотал срок в прошлый раз, еще при царе, в тюремной
