внимательно посмотрел на начальника охраны, – не по чину все… понимать.
– Борис Николаевич…
– Есть в Африке племя, – Ельцин поднял указательный палец и закусил губу. – И очень хорошее, я считаю. Там – закон. Кто умнее вождя, того сразу съедают… Жарят на костре, как шашлык. Обычай такой. Правильный обычай, я думаю… – И Ельцин внимательно посмотрел на Коржакова.
– Борис Николаевич, у нас…
– Замолчите.
– Слушаюсь.
Ельцин имел привычку не договаривать слова и фразы, полагая, что его мысль и так изложена достаточно четко.
Да, были, были у него периоды, когда он работал как заведенный, вникая в любые вопросы, тем более международные. Но проходила неделя-другая, и опять «работа с документами», недели на две…
– Послом в Африку отправлю, – подытожил Ельцин. – К людоедам.
– Есть, – начальник охраны щелкнул каблуками.
– Или – в Ватикан. Там-ить гробы кругом, тишина и красота. Вам хорошо будет… под старость.
– У Ватикана – самая сильная разведка в мире, Борис Николаевич. Лучше МИ-6, – вставил Коржаков.
– В Африку, – Ельцин кивнул. – Тоже хорошо. В жару.
– Служу России! – Коржаков опять стукнул каблуками.
Наина Иосифовна под страхом смерти запретила держать на даче спиртное. Убрали все, даже одеколон, поэтому Ельцин уже с восьми утра несся на всех парах в Кремль.
– Михаил Иваныч, – Ельцин тут же звонил Барсукову, – что у нас есть там, понимашь?!
Барсуков (а что было делать?) брал бутылку водки, заворачивал ее в газету – и к Президенту!
Потом (Коржаков подсказал) изготовили специальную папку – вроде как для бумаг, куда легко входила плоская фляга, Ельцин принимал не много, грамм сто – сто пятьдесят и, как говорится, «приходил в сознание».
– Што вы… как клоун, понимашь?
– Жду, Борис Николаевич. Пережидаю, когда закончится этот чертов цирк…
– Не чертыхайтесь – не люблю.
– Есть!
– Запомните, я умею стирать в порошок.
– Так точно!
Ельцин повернулся к Коржакову спиной и медленно, тяжело подошел к окну.
– Готов вылететь в Африку уже этой ночью.
– Вы Абрамовича такого… знаете – Круглый сирота, Борис Николаевич. Ни отца, ни матери, ни стыда, ни совести.
– Потом поясню, почему спрашиваю, – Ельцин устало отвернулся к окну.
– Слушаюсь!
Часы на кремлевской башне сообщили людям, что их жизнь сократилась еще на пятнадцать минут.
– Значит, так, – Ельцин встал перед Коржаковым. – Жизненно важно: Хае. Продумайте все до мелочей. Вы вообще… больше думайте, генерал, это правильно будет, – и Ельцин опять поднял указательный палец. – Если Москва… на мне, понимашь, стоит, то на таких, как Руслан, держатся провинция и Кавказ.
Ельцин смотрел на Коржакова так, будто прежде никогда
