Сколько за час? Беру на ночь!.. Менуэт? Нет, не танцую. Ах, это… Как звать тебя? Лайкра? Красиво. Меня? Золотарь. Шо тоже… Хошь визитку-вензельку дам? На. У меня их тыщи… А ты думала! Он самый – Генеральный Ассенизатор. В виньетках! Суть? Золото качаем. Баррелями… Баррелями, но самовывозом… Сказать, из чего баррели?.. Я, между прочим, этот… как его, бишь, зверя этого?.. Во! Мыцынат… У мя даже благотворительный фонд для отмыва имеется – „Золотая жила ассенизатора“… Для традиционной, блин, благотворительности да, блин, этой, как ее, стерву?.. Венчурной филантропии… А? Чего? Громоздко? Это как? А… понял… Зато искренне. А я за искренность. Но шо это мы о работе да о работе… Ох и бретельки у тебя… А это у нас шо такое? Ах, пояс. Очень это даже… цел… цел… целомудренно… Снять!» – И амур, расправляя жирные покатые плечи, натягивал вялую тетиву.
Быстродей тем временем щелкал полароидом и делал надписи, а Перфораций, заприметив среди выпукло-вогнутых запотевших Линз Слайдика, внука Дагерротипа, от выпитого – прозрачного, от съеденных «Оливье» и «селедки под шубой» – разноцветного, подскочил к нему и, прихватив за галстук, начал строго выговаривать:
– С кем поведешься, с тем и сопьешся…
– Ик, ик, – раздавалось в ответ.
– Доложу деду, – не отставал Перфораций, от которого подпорченный Слайдик прятал глаза и пытался, точно фотопленка, скрутиться в рулончик. – Смотри, у тебя еще «серебряная» нить даже не оформилась, а туда же…
– Ик…
– Ну тебя! Недопроявленный. – Перфораций сердито оттолкнул Слайдика, отчего тот, потеряв равновесие, упал со стула и так и остался лежать между исторгающими сырный запах разноразмерными ногами жирующих, а сам направился помогать Быстродею.
– Вискоза! Вискоза! Попросим, господа! – толстомясый конферансье в смокинге, составленном из компакт-дисков, с плоским лоснящимся лицом и затравленной «серебряной» нитью поправил бабочку на мутном заезженном воротничке и уступил место вялой, завернутой в целлофан девице.
Девица была бледной и какой-то обездоленной. Острые коленки, шиповидные локотки, выступающая рамочка ключиц. Лениво потряхивая воробьиными перышками жидких плохо выкрашенных волосков, она сиротливо переминалась под заунывную музыку около вонзившегося в потолок эрегированного стального шеста, с которым явно не знала, что делать: то ли поелозить по нему межножьем, то ли почесать о него спину, и под горловые бухтения зрителей нехотя разоблачалась. Целлофановая обертка, словно длинная, тягучая слюна, которую пускал сквозь фарфор зубов обезличенный Генеральный Ассенизатор, медленно сползала на сцену. Девица извивалась – «серебряная» нить у нее была вязкой и скучной. Ее не хотелось – ее жалелось. Вплоть до того чтобы скинуть с себя шевиотовый пиджак, набросить на колючие плечи, приголубить и тихо так, в ушко, заботливо прошептать:
