сверхмощной и сверхъестественной силой. Состояние творчества (сновидение наяву и давление изнутри) М. Цветаева называла наваждением. Хочет поэт того, или не хочет, но «что-то в тебя вселяется, твоя рука – исполнитель, – не тебя, а того. Кто он? То, что через тебя хочет быть.
М. Цветаева определяет, что такое творчество: «Ответный удар, больше ничего. Вещь в меня ударяет, и я отвечаю. Либо перед ответом вещи ставлю вопрос. Всегда диалог, поединок, схватка, борьба, взаимодействие. <…> Отражённый удар, в не вещь». («Наталья Гончарова»)
Н. Бердяев называл художественное творчество «…прибавлением к мировой действительности ещё небывшего». У М. Цветаевой художественное творчество есть воспроизведение того, что уже существует в ином мире в наисовершеннейшей идеальной форме. М. Цветаева разделяет мнение Ф. Шеллинга: «Все вещи пребывают в Боге только через свою идею, и эта идея объективиpируется там, где и в отражении продуцируется единство бесконечного в конечном, в форме».
Говоря о тайне творчества, нельзя не сказать об эзотеризме поэзии. С понятием эзотеризма связана проблема читателя. Проблему – для кого писать М. Цветаева решала точно так же, как и А. Пушкин, минуя все решения, что могли ещё иметь место. «Писать для народа» – это требование было для неё бессмысленным. А. Пушкин говорил, что пишет для себя. М. Цветаева утверждала, что пишет для самой вещи, ради самой вещи: «Вещь, пока пишется – самоцель». («Поэт о критике») Впрочем, это утверждение согласуется с утверждением А. Пушкина, что цель поэзии – поэзия. Конечно, как А. Пушкин, так и М. Цветаева хотели писать и для читателей, но только для вдумчивых читателей: «Не нужно торопить этих миллионов, приурочивать их именно к этому десятилетию или веку». («Поэт о критике») М. Цветаева не надеялась, что будет понята современниками. Так же и А. Пушкин вовсе не ожидал, что при его жизни его творчество наиболее полно будет оценено его современниками. Что касается вдумчивого умного и проницательного читателя, его следовало бы воспитать, ибо восприятие и толкование поэзии есть дело трудное, и сложное, как и создание поэзии. Платон первый заговорило тайне поэзии. Загадочность есть неотъемлемое свойство поэзии. Похоже, что М. Цветаева не разделяет мысль А. Пушкина о том, что поэзия должна быть глуповата. М. Цветаева ближе мысль Платона о тайне поэзии, делающей её похожей на пророческие оракулы, которые надо уметь толковать.
Должна ли поэзия быть понятна читателю, как таблица умножения? В недавние времена ответ был прост: поэзия должна быть понятна «широкому читателю». Как следствие этой установки явилось упрощение, низведение поэзии до нижайшего уровня. Поэзия перестала быть поэзией, как таковая. Появилось то, что называется не поэзией, а стихоплётством, на потребу полуобразованного читателя. Отличительной чертой такого читателя М. Цветаева называет неразборчивость. Этот тип читателя – читатель понаслышке.
