с виду… – она критически озирает мою физиономию, – да, видуха у тебя, честно говоря, совсем не как у методиста станции юннатов. Не случайно я тебя за маньяка приняла. Слушай, бороду можно пощупать? Вау, и правда жесткая! С тобой и целоваться-то, наверное, опасно для кожных покровов! Получается, ты у нас настоящий Паганель. Персонаж Жюля Верна! Я тебя так и звать буду, можно? А давай, ты придешь к нам в группу и ребятам все расскажешь!
– Что расскажу?
– Ну, как жили вы там, на полярной станции.
– Да никак. Сидишь себе в теплушке и сидишь. Смотрите рекламу, там все показано!
– Но ведь холодно?
– Холодно… Иногда.
– Так ведь, кажется, сам Андерсен говорил, что холод – это единственная вещь, к которой невозможно привыкнуть.
– Не Андерсен, а Амундсен, – поправляю я ее.
– Все равно. И белые медведи. Ты белых медведей видел? Какие они?
– Белые.
– Страшные?
– Не знаю. Там, все-таки, действительно было холодновато. Не до белых медведей. Точнее, не до страха. Кому это сейчас интересно?
– Да всем интересно! – Ирина загорелась новой идей. – Тут половина народа не верит, что все было на самом деле, думают, так, пиар такой был, а тут – ты, живой! У тебя унты есть?
– Есть.
– Вот, унты покажешь! – в общем, расстались мы еще большими друзьями, чем были перед моим отъездом. На хорошеньких девушек просто невозможно подолгу сердиться. К тому же через пару дней я действительно зашел после занятий в университет и на импровизированной «встрече поколений» рассказал девчонкам из ее группы (ребята не пришли) про свое северное житье-бытье. Про то, как заблудился вместе с геологами в таймырской тундре. Как тонул на сейнере, который должен был перебросить нас на Новую Землю. Как Коля Мокшанцев промазал последним патроном по нерпе, и мы полмесяца варили похлебку из ремней и жевали какие-то мерзлые корешки, выкопанные из-под снега. Еще про что-то. Возможно, им было немного интересно. Для меня – все какой-то просвет в моем лишенном смысла существовании.
К тому же Ирке это дало повод еще пару раз зайти с подругами ко мне домой, попить чаю, посмотреть ракушки и фотографии. Во время второго визита она особенно вкрадчиво ластилась и, задержавшись после ухода других девушек, ненароком поинтересовалась, до какого времени я буду на следующий день на работе. Я вспомнил про оставленный ей ключ, на сердце потяжелело.
Но что делать? Если не удалось разжечь по жизни собственного костерка, придется греться возле чужого. Честно глядя ей в глаза, сообщил, что дольше 18:00 не выдержу – мороз. Плутовочка ловко чмокнула меня в щеку и пошла в прихожую, торжествующе покачивая бедрами.
Не знаю, поймете ли вы меня правильно. С одной стороны, надо мной довлело тягостное ощущение того, что происходит нечто недостойное, что меня ловко используют, что весь ирин интерес ко мне, как и к хомячкам, рыбкам, ракушкам, моему бродячему прошлому, имеет одно очень простое и утилитарное обоснование – ключ. Ключ от квартиры, где деньги не лежат. Но имеется добротная, широкая кровать.
