человек восхитился бы зрелищем великолепных орхидей, облепивших мшистые ветви, а стройные гибискусы развесили над рекой букеты розовых, красных и синих цветков. Крохотные летуны с трепетными усиками и с глазами на стебельках тоже отзывались на красоту, когда обольстительный цветок манил восхитительными красками и приятной трапезой в обмен за маленькую услугу перенести немного цветочной пыли и способствовать размножению того, кто сам не способен передвигаться. У каждого цветка был свой хитроумный способ заставить насекомых коснуться тычинок на пути к нектару.
Мы кормились с того же стола, что бабочки и прочие животные, пища сыпалась нам на голову, стволы и ветви подавали блюда, приготовленные из соков земли. И мы не заставляли себя упрашивать, ели все, что нас привлекало, воспринимая пищу как нечто само собой разумеющееся, как воздух, которым дышали. Лишь иногда сознание словно пробуждалось от дремоты, навеянной гипнотическим воздействием окружающей природы, и мы в отличие от наших шестиногих и четвероногих компаньонов задавали себе наивные вопросы. Уплетаешь лакомый плод – вдруг твой взгляд останавливается на подарившем его недвижимом дереве, и ты спрашиваешь себя, как это получается, что этот ствол производит деликатесы, совершенно отличные по виду и вкусу от тех, что вызревают на соседнем дереве. Щепка апельсинового дерева мало чем отличалась от щепки манго или хлебного дерева, и почва та же самая, однако на своем пути от корней к макушке ее отфильтрованные соки превращаются в совершенно различные продукты. Стволы, заурядная древесина, кормили нас не хуже самого искусного шеф-повара. Сырье – то же самое, из которого ребенок лепит «пирожки», играя на дворе. Лучший в мире повар, дай ему любые приправы и специи, не смог бы превратить глину в разнообразные вкусные блюда, какими нас потчевали безмолвные деревья. Такое под силу только волшебнику. В лесу волшебники окружали нас со всех сторон.
Однажды, возвращаясь с тяжелой, хотя и привычной уже ношей феи, я присел отдохнуть под цветущим деревцом. Солнечные зайчики играли на блестящих листьях, и я заметил маленького яркого паучка, он спускался на тонкой шелковистой нити, которую сам же и производил. Не добравшись до земли, он как будто передумал и торопливо полез обратно на лист, оставив блестящую нить покачиваться на слабом ветерке. Казалось, паучок чего-то терпеливо ждет. Но разве одна нить может служить ловушкой? Я никогда не любил пауков, воспринимал их как убийц и гангстеров в мире животных: сидят в засаде, вооруженные смертоносным оружием, и набрасываются на ни в чем не повинных букашек, нимфами порхающих в воздухе. Однако на Фату-Хиве мой взгляд переменился. Здесь в роли нимф выступали рои комаров, а они день и ночь нещадно жалили нас, так что мы перестали сметать паутину под потолком – она заменяла липкую бумагу. Мы научились быть благодарными паукам и крохотным ящеричкам, которые
