температура падает градусов на десять. Эдик молчит, в глазах неодобрение, но он не спешит комментировать. Виталина Вороновна протяжно вздыхает, возвращаясь к вязанию.
Говорит негромко:
– Зайку за лапку да подвесить над лавкой.
Пашок вынимает один наушник, поглядывает лукаво.
Выхожу в коридор. Там Санжар и Чума. Стоят плечом к плечу, перегораживая проход.
– Не ходи на улицу, – предупреждает Чумаков, пряча в карман рабочие перчатки и вынимая портсигар. – Себастиан уже спустил собак.
Казах кивает. Затем медленно качает головой, будто действительно волнуется за меня.
Он ведь хороший парень, не так ли? Поворачиваюсь и углубляюсь в глухие бетонные коридоры, в которых еще не был. Эдик глядит мне вслед с порога общей комнаты. Санжар и Валентин Дмитриевич не пытаются остановить.
Мне плохо. Меня начинает трясти. Причина остается неясна, отчего делается еще страшнее. Наверное, так начинаются приступы клаустрофобии.
Нахожу лестницу вниз. Нахожу дверь в гараж. Нахожу лестницу наверх. Поднимаюсь, отдавая себе отчет, что вторгаюсь в неприкосновенные хозяйские владения. Плевать. Застегиваю ветровку, запоздало спохватившись, что забыл книгу на тумбе. Вбрасываю руки в обе рюкзачные лямки. Открываю дверь и впервые попадаю в жилое пространство особняка…
Как и предполагалось, тут все стильно и богато.
Мебель старая, подобранная со вкусом и тактом. Обои тяжелые, на тканевой основе, шепчут о будуарах серебряного века. На изящных столиках тяжелые бронзовые подсвечники. Повсюду картины. Люди и боги смотрят на меня с невероятно-качественных репродукций. С интересом, с осуждением. Вижу Дега, Рубенса, Боттичелли. Возможно. От того, что я не разбираюсь в живописи, картины на стенах не становятся хуже или менее почитаемыми.
Шаги по паркету разлетаются по полутемным комнатам. Безлюдным, тихим, брошенным комнатам. Оставляю грязные следы, испытывая совершенно неуместный стыд. Сворачиваю, сворачиваю, открываю створки. Нахожу парадную дверь. Тяну на себя.
За ней стоит мужчина.
Я точно знаю, что Себастиан – именно он. Черные штаны и черная водолазка. Черные ботинки, сверкающие и холеные. На руках черные перчатки с обрезанными пальцами. Он выше меня на голову и шире в полтора раза.
Себастиан похож на Элайджу Вуда, три месяца не покидавшего качалку. На бледном лице ноль процентов эмоций. Смотрит прямо перед собой, руки висят вдоль тела. За его спиной в сгустившейся весенней ночи виднеются силуэты сторожевых псов. Их драконьи глаза сверкают в свете, льющемся из открытого проема.
Я в беде. Еще не знаю, насколько серьезной, но теперь это осознается совершенно отчетливо.
В полнейшей тишине закрываю дверь на крыльцо, отсекая морозный воздух.
Разворачиваюсь и по собственным грязевым следам возвращаюсь к подвальной лестнице.
Я в беде…
Происходящее
