несчастные, с которыми он физически расправится, но и много больше народу. Это мировая катастрофа, и доктор решил снова спасти мир.
Только что-то все-таки скрипнуло под ногами, Шариков был теперь если не умнее, то опытнее. Он сиганул в распахнутое окно и исчез в темноте.
Профессор очнулся, взглянув на своего помощника.
– И что же нам теперь делать, голубчик, когда мы с вами нового писателя в мир выпустили.
– Право, не знаю, доктор, но думаю, что нам его не поймать теперь, вряд ли мы сможем догнать его, а сам он сюда точно не вернется, хоть вы мозгами его не наградили, но уж звериного чутья хоть отбавляй.
– Теперь я понимаю, насколько вредоносны мои опыты, да что после драки кулаками махать, – сокрушался профессор, в тот момент он казался безутешным.
– Ничего, профессор, собак много, критиков наделаем, как-нибудь образуется.
Профессор молчал, он думал о том, стоит ли еще и критиков творить, но когда услышал тявканье, визг и лай издалека, то понял, что не обойтись без этого, если сказал «а» надо говорить и «б». А те, которые есть, с их писателем они просто никак не справятся, нужны новые. Какой писатель, такие и критики.
Проникнувшись важностью момента, засучив рукава, профессор принялся за свое вредное дело. А что ему еще оставалось, когда такая промашка вышла, и он писателя сотворил по легкомыслию страшному и непростительному.
№№№№№№
На втором съезде писателей его похвалили даже, сказали, что появилась новая писательская прослойка, хотя и мозгов у них маловато, и иногда тявкают громко, а то и кусаются вовсе, зато политику партии и правительства понимают правильно, а это самое главное.
Доктор Борменталь, принес новую газету, в которой все это и было написано. Заплакал старый профессор, совсем, как Иван Царевич у камня, где три варианта судьбы написано было, а он выбрал самый худший, как всегда.
Да что делать, плачь, не плачь, детище его от всех собак оттявкается, любого покусает, а то и загрызет до смерти и фамилию не спросит.
И чтобы хоть как – то успокоить бедного профессора, и произнес доктор Борменталь:
– Не печальтесь, умоляю вас, и в этом есть что-то хорошее.
– А не подскажете что, любезный, – поинтересовался профессор.
– Фамилию вашу он не взял все-таки.
– А какая же у него фамилия, – оживился профессор, слезы высохли на его щеках.
– А пес его знает, только не ваша точно, я проверял.
– Голубчик мой, вы уж как наш Шариков выражаться начали, я попросил бы вас, любезный.
– Конечно, профессор, но Зина говорит, что если огурец бросить в рассол, то он все равно засолиться.
– А знаете, чем мы с вами от Шарикова отличаемся, или как там его теперь, не будем мы солиться, не будем и все, мы еще посмотрим, кто кого.
И профессор вдруг оживился, в глазах его сверкнул
