но лицо у него по-прежнему бледное.
– Да ладно тебе, – прибавляю я. – Мое общество тебе еще надоест, ты не сможешь от меня избавиться.
– Хорошо. Потому что этого я, наверное, не переживу.
В папином ответе прозвучала та честность, которой я ждала. И мне, и ему она причинила нестерпимую душевную боль.
Пока я борюсь с собой, чтобы не разрыдаться, приходит эсэмэска от Морган: «Блокнот у меня, но надо бежать на работу. Оставила в кассе». Я вздыхаю. Как это похоже на мою подругу – не довести дело до конца! По моей теории, пока не подтвержденной, у нее запущенный синдром дефицита внимания при гиперактивности. Эта девчонка никогда не сидит на месте (плюхнется на стул перед моим рабочим столом – и крутится, и крутится), тем не менее умудряется везде опаздывать. Сама Морган со мной категорически не согласна. Говорит, что она просто суперэнергична и пытается провернуть за день целую кучу дел, а сутки слишком коротки. Мы давно бросили спорить об этом, поскольку понимаем, что к единому мнению все равно не придем.
А вообще я довольна: тексты всех песен, которые я написала за свою жизнь, не потеряны. И как бы я ни ворчала из-за того, что придется опять топать на станцию, в этом тоже есть свой плюс. Мне не помешает прогуляться, проветрить голову. Свежий воздух лечит почти все. Он прогонит мысли о том, какое горе переживает из-за меня отец, и о том, как я облажалась при встрече с парнем своей мечты.
Я надеваю джемпер с эмблемой уже не существующего баскетбольного клуба «Сиэтл суперсоникс», фанатом которого папа когда-то был, натягиваю старенькие джинсы и зашнуровываю черные кеды. Спускаюсь. Папа одновременно работает за ноутбуком (должно быть, проставляет оценки за последнее задание, которое дал своим ученикам), смотрит по телевизору бейсбольный матч, покрикивает на игроков и уплетает сэндвич с трехдюймовым слоем мяса.
– Можно, я схожу на станцию за своим блокнотом? Забыла его там вчера. Он у Фреда.
Папа так увлечен своим сэндвичем, что едва поворачивает голову в мою сторону.
– Как придешь туда, напиши. Будь осторожна. Сразу возвращайся. Люблю тебя, – шепелявит он, не переставая жевать ветчину с сыром.
Для него это характерно: ненадолго, туда и обратно, он отпускает меня не моргнув глазом, но не находит себе места, если я отсутствую чуть дольше и получаю шанс хотя бы немного пожить той жизнью, которой живут нормальные подростки.
– А я люблю тебя еще больше, – говорю я.
Он проглатывает здоровенный кусок и, прежде чем откусить от сэндвича в очередной раз, изрекает:
– Это невозможно.
Я ухожу. В голове быстро мелькает: «Где сейчас Чарли? Что делает? С кем?» После этого я опять начинаю мысленно пилить себя за бред про кошачьи похороны. Не важно, что делает Чарли, где и с кем находится. Я с ним в ближайшее время точно не пересекусь.
Поднявшись по ступеням на платформу, я направляюсь к билетной кассе. Фреда в конторе нет. Может, он оставил блокнот на скамейке напротив облюбованного мной
