семьи». Но «суррогат» означает неполноценную замену, а Сайг, наверное, и был нашей Семьей.
В день закрытия Сайгона время остановилось. Я помню, как мы стояли у закрытых дверей, и народ все подходил и подходил, и все чего-то ждали. Чуда, наверное? Никто не мог поверить, что вдруг все так закончилось. А потом потихоньку начали разбредаться – кто в Гастрит, кто ближе к Мосбану, кто-то перебрался в «Крысу» на Литейный. Было такое ощущение, что нам подрубили ноги.
Я неспроста поместила в начале нашей книги эти два отрывка: из стихотворения замечательного поэта Тимофея Животовского и зарисовки покойной Кати Зац. В них, на мой взгляд, заключена вся суть и идея книги.
Их авторы, разумеется, тоже были завсегдатаями Сайгона. Про Тимофея рассказывали в то время хороший анекдот: как однажды он приехал с поэтической компанией на пленэр, в Стрельну или Петергоф, не суть важно, куда там обычно ездят поэты? Важно, что Тимофей был сильно похмелен и утомлен. Один из соучастников подбадривающее сказал Животовскому: мол, Тима, что ж поделать, са ва…(Sa va), – подразумевая трудности жизни вообще. На что Тима вдруг оживился, завертел головой и спросил: – Где СОВА???
Ну вот, начала рассказывать и вдруг вспомнила, как осенью 1988 года я впервые увидела Животовского – круглолицый Тимофей, двигаясь от Эльфа по Стремянной под ручку с Оленькой Карпинской, задвинув шляпу на затылок, громко читал стихи своим картавым голосом.
Меня тогда даже не сами стихи поразили (хотя они были очень хороши, даже сквозь толщу лет это помню!), но что человек вот так, просто, идет по улице и громко читает их вслух – не важно кому, жене, себе, прохожим, собакам… В этом была удивительная свобода, парение над серой, однородной массой. Ведь даже громко разговаривать на улицах было тогда не принято, вся страна жила вполголоса. Читать стихи – исключительно проверенный репертуар – разрешалось лишь на социалистических праздниках, да на пьяных свадьбах. А тут было нечто совершенно новое, как глоток свежего пива или чистого воздуха, кому какое сравнение больше нравится.
Со стороны Сайгон напоминал муравейник – единый живой организм, наделенный разумом. Люди входили внутрь, выходили с чашками кофе, закуривали сигарету, заговаривали друг с другом, что-то спрашивали, снова заходили – такое броуновское движение продолжалось целый день, усиливаясь в вечерние часы и затихая утром или днем. Наверное, ни в каком другом городе, окромя Питера, ничего подобного не могло возникнуть. Знаю, сейчас закричат про КГБ, и что «так за нами было удобнее следить», я все это слышала. Знаю. Но речь сейчас не об этом.
Кто-нибудь здесь еще помнит, что такое в 80-х годах было выглядеть «не как все»? Вас в отделение милиции «за облик, порочащий…» не приводили? Волосы на улице ножницами постричь не пытались? Из школ и институтов не выгоняли? От гопников на Казани или Ротонде не отбивались?
Одиночки не выживают в этом мире, таков закон. Их калечат и добивают. Мы не были одиноки, потому что у нас был Сайг! У нас были
