отчётливо видеть в зеркале, и двойная картинка позволяла добиться эффекта моего непосредственного участие в этом действе. Я никогда не забуду этого спектакля! Это было самое красивое зрелище, самая красивая постановка из тех, которые я могла только желать увидеть в моей жизни, видела и в которых сама участвовала. Он был намного красивее, чем все те, которые я видела впоследствии. Два супруга были в полном здоровье, сильные и чрезмерно возбуждённые. Теперь, во время второго акта сегодняшнего спектакля, уже моя мать была активна, в то время как её супруг и мой отец был намного спокойнее, чем прежде. Он обнимал свою прелестную и белокожую супругу, брал её волосы, пропускал их между губ, покусывал их, когда моя мать склонялась чересчур близко к нему, и всё его тело, за исключением рта, оставалось почти неподвижным. Моя мать, напротив, расходовала без жалости свою чрезвычайную живость. Руками она ласкала красивое, умное лицо своего мужа. И эта сцена, которую я видела, меня поразила, взволновала и испугала одновременно.
И в тоже самое время, одновременно, я была и взволнована и приятно расслаблена. Если бы я не опасалась измять моё платье, я бы немного изменила свою позу, и раздвинула бы мои затёкшие от долгой неподвижности ноги, и с большим удовольствием продолжила бы наблюдать за преображениями моей матери, которая, казалось, забыла о всех условностях. Эта серьёзная и важная в повседневной жизни женщина сейчас была только безудержной, страстной супругой, настоящей вакханкой. Этот античный спектакль был неописуем и прекрасен. Твёрдые члены моего отца, круглые, белые, ослепительные формы моей матери и, главным образом, огонь её прекрасных глаз, которые волновались, как если бы все жизненные силы этих двух счастливых существ сконцентрировались в них! Когда моя мать поднимала голову, я видела, как их губы с сожалением отдалялись друг от друга, но тела, наоборот, тесно, буквально с судорогами, прижимались друг к другу, я видела, как их руки играли с локонами их шевелюр… иногда они улыбались, но улыбка появлялась лишь для того, чтобы исчезнуть как можно скорее. Теперь и моя мать тоже молчала, но они оба казались счастливыми в одинаковой степени. Их глаза тонули друг в друге, изо рта вылетали страстные восклицания, мой отец, казалось, возрождался, как феникс из пепла, он начал исторгать из себя глубокие вздохи, иногда отслонялся от моей матери, как будто для того, чтобы иметь возможность созерцать со стороны этот спектакль любви, и его актрису, приму, его прелестную и восхитительную супругу, которая ему являла удивительное и шаловливое лицо. Мой отец кричал: «Я тебя люблю, о моя благословенная жена, я тебя люблю!» И в тот же самый момент моя мать восклицала: «Да… да, мы будем любить друг друга, как Филемон и Бавкида2» Их восхищение длилось несколько минут, затем наступило молчание.
Я оцепенела. Оба существа, к которым я до настоящего времени ощущала самую сильную в мире любовь и уважение, открыли мне только что те вещи, на которые
Филемон и Бавкида-герои античного мифа. Однажды Зевс и Гермеспод под видом обычных путников посетили Фригию, но напрасно они пытались попасть на постой в дома местных жителей, везде получая отказ. Лишь в одной маленькой хижине, принадлежащей старикам Филемону и Бавкиде. Дабы накормить гостей, они пожертвовали своим единственным гусем, который пытаясь спастись бросился к ногам Зевса, который запретил хозяевам зарезать птицу, но к удивлению стариков количество еды на столе после этого необъяснимо возросло. Зевс объяснил хозяевам, кто он на самом деле, и в благодарность за радушный приём пообещал исполнить любое их желание. Старики хотели всего лишь одного-служить жрецом и жрицей в храме Зевса и умереть одновременно. Громовержец исполнил их желание, превратив скромную хижину в храм, а её хозяев сделав жрецами. После долгой жизни Филемон и Бавкида превратились в конце концов в деревья, растущие возле храма из одного корня.
