верный шаг к освобождению!», «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста!». Кому-то наливают в миску борща на пробу, кто-то жует второе и оповещает: «Конечно, не как у поваров в „Арагви“, но картофель вполне нормальный». В меню каша пшенная, борщ с мясом, пюре, хлеб, сахар, чай, рыба…
Вообще администрации не составляет большого труда убедить всех нас, что условия – от питания до оборудования жилых блоков – в учреждении вполне сносные. «Во всяком случае, они лучше, чем во многих домах для престарелых, где мне приходилось бывать, – убедительно говорит А. А. Авдеев, – лучше, чем во многих детских домах». Наверное, с ним можно согласиться, – жилые блоки для осужденных, куда нас водили, мало чем отличаются по интерьеру от обычных армейских казарм: по их оформлению, единообразию заправки коек, по унылой чистоте. И если бы не решетчатые ограды вокруг этих локальных зон, разделивших колонию на отряды, и не черная форма осужденных, можно было бы забыть, где находишься.
В этом месте повествования хотелось сказать об обитателях исправительного учреждения и роли, которая им была уготована во встречах с нами. Если не считать довольно мимолетных контактов где-то в столовой или санчасти («Не клиника в Хьюстоне, но довольно приличная санчасть», – как ее охарактеризовал здешний медик), везде – в столовой, в школе, в местном СПТУ с его производственными классами – нас встречали пустые помещения. Лишь где-то в окошках маячили потихоньку рассматривавшие нас лица в форменных кепочках, с легким скрипом затворялись при нашем подходе щели на встречных дверях – и лишь в восьмом отряде, где нам запланировали посещение жилого блока, удалось с полчаса поговорить с теми, кто то ли случайно оказался здесь при обходе, то ли намеренно был оставлен для разговора с нами.
Это был очень странный разговор, показывающий как настороженность хозяев (офицеров в защитной форме было раза в два больше, чем наших собеседников в черной) – так и неподготовленность нас, журналистов, к таким контактам. Боюсь, в глазах осужденных мы выглядели не вполне нормальными.
– Ну, скажите, – вопрошал один из нашей корреспондентской артели, мучая двух стриженых парней с напряженными лицами, – вот если бы вы сейчас очутились в ресторане и могли отведать любое блюдо, вы бы чего заказали?
Парни таращили глаза и потели от пристального внимания окружавшего нас начальства. В углу этой «казармы», между рядами двухъярусных коек, атакованный радиожурналисткой с микрофоном, высокий и тоже стриженый осужденный, видный малый, говорил очень правильные и красивые слова об осознании, своих планах на будущее. То ли он был эмоциональней других, то ли его вообще не смущали обступившие его офицеры – говорил он хорошо. Но я посмотрел, с каким лицом стоит на заднем плане один очень заскучавший «абориген» – и никаких интервью брать не стал. В конце концов я по армии знал, что у ребят в казарме клещами не вытянешь каких-то откровений, если тебе в рот смотрят отцы-командиры…
…Я потом еще раз сделал попытку заговорить с осужденным
