доходы. Неужели не ясно, что наша дочка никогда ни в чём нужды знать не будет? Чего тебе ещё надо?
– Ничего мне не надо, – обидевшись, сказала Анна. – Но ты не забывай, что в Германию мы приехали ещё при Брежневе и поэтому спать я тебя к себе сегодня не пущу. Мне надоели твои коммунистические суждения.
Морис раздражённо сбросил свои очки со лба и, потерев виски рукой, сказал:
– Я образно насчёт Ельцина выразился, но дядя Глеб никогда бы у нас в гостях не при Брежневе, ни при Андропове не побывал, а при Ельцине каждый год нас с мамой навещает. Помимо этого – не останавливаясь, продолжил Морис. – У нас есть с тобой сын, зарабатывающий себе самостоятельно на жизнь и совсем взрослая дочь. У них у обоих прослойка советская, а не немецкая, как у их коллег. Допускаю, что Август живёт в другом государстве, а Сабрина того и гляди выйдет замуж. Как ты не можешь понять что, опубликовав эту книгу, вся Германия будет знать, что палач по фамилии Березин является прямым родственником наших родных детей Августа и Сабрины Каменских. Мне надоели косые взгляды в Риге из-за деда. Только поэтому я не желаю подобного отношения к нашей семье в Лейпциге. С меня хватит! Я хочу спокойствия! А с Пифагором делай что хочешь. В конце концов, его тебе подарили, а не мне, – негодовал он. И не сдержавшись от нервного порыва ударил ладонью по клавиатуре, продолжил высказывать свои обиды жене:
– Я, кажется, начинаю понимать, что ты любила не меня, а русскую историю. И ты многого добилась на этом поприще. Мне бестолковому надо было сжечь все рукописи деда и уйти в забвение. Но я выдал тебе семейную тайну, и всё из-за того, что ты меня обезоружила своим неординарным мышлением. Я глуп, – ты умна! Нашла себе тему, которая принесёт тебе славу, но опозорит меня и всю мою родню. А ей в настоящее время и так не сладко живётся. Или ты забыла, как нам с тобой помогала моя мама и дядя Глеб? Если ты меня хочешь морально убить, – убивай! Я переживу, но запомни, наша дочь тебе тоже не простит это издание.
Анна женщина с ясным умом и обворожительными глазами, не вскипела от его необдуманной речи. Она встала с кресла и проведя руками по своим бёдрам, ответила мужу:
– Дорогой, ты же знаешь, что я люблю только тебя и ты не должен пылить даже сегодня? Неужели ты не понял, что сегодня день не для наших утех? У меня кризис наступил, – а у тебя воздержание. Глупыш, – нажала она пальцем на его нос. – И кто тебе сказал, что я собираюсь писать хронику? У меня была возможность эти рукописи опубликовать в журнале Огонёк, но я не сделала этого. У меня совсем нет желания причинять боль нашей семье и тем паче дяде Глебу, – святому человеку, который, не только помогал нам материально, но и всю свою жизнь мне по листочку рассказал. Он во весь свой рост для меня является ярко художественным фолиантом. Но очень жалко, что жанр его воровской жизни не мой. Я издам художественное произведение, и ни одной фамилии знакомой ты не найдёшь, но дяди
