и сообщить ей о том, что там происходит. Неизвестность оставляет надежду на лучшее. Она думала о том, что не помнить ее лица, и не сможет узнать, если та захочет появиться тут.
№№№№№№№
Ирина за эти годы постарела и подурнела так, что бояться стала, что Рогволод приведет в свои палаты другую жену. А она останется одной из служанок, и матерью его сыновей, но как жена его потеряет даже то немногое, что у нее было до сих пор. Она с надеждой смотрела на сыновей своих. Но безразличие к ней отца их невольно передавалось и им.
Они благосклонно принимали те заботы, которыми она их щедро одаривала, но сами о ней не особенно думали и пеклись. Иногда ей казалось, что они стыдились ее и завидовали Рогнеде, мать, которой была далеко. Но она была прекрасной и знатной, в этом все и заключалась. И сколько бы ни прошло времени, отец ее никак не мог забыть о ней.
«Она настоящая княгиня, а я только по милости и доброте его рядом остаюсь, – вздыхала она тяжело, но никакому не могла рассказать о горестях своих, потому что это должно было стать известно и самому князю.
– Что будет через несколько лет? – спрашивала она, – да что завтра может случиться?
Ей кто-то по-прежнему завидовал, особенно те, кто ютились в домишках своих с мужьями и кучей детей. Но и это казалось слабым утешением. Им и терять было нечего, а она, привыкшая себя считать значительно выше их, не могла смириться с тем, что ничто не спасет ее от скорого краха.
Ничто не принадлежит ей в мире, который она упорно продолжала считать своим. Обида и тоска – вот все, что осталось ей в дар от прошлого, и некого было винить в том, что все так сложилось, она получила почти все, что хотела, только оказалось радостей значительно меньше, но кто же в том повинен?
Как-то увидев, что все у нее валится из рук, Рогнеда не удержалась и спросила:
– Тебя тревожит что-то? Ты больна?
– Нет, ничего не болит у меня, – уклончиво отвечала мачеха, – только отец твой совсем меня замечать перестал. Иногда мне и самой кажется, что меня нет больше.
– Тебе грех жаловаться. Ты всем владеешь и живешь в лучшем из домов, – говорила она, хотя вовсе не была убеждена в том, что во всем права.
– Да, конечно, – усмехнулась Ирина, – но я остаюсь давно отвергнутой наложницей, вот в чем беда. Мне позволено оставаться в княжеском дворце только из милости.
– Но женой горемычной в хижине быть еще хуже, но живут же они, – не унималась Рогнеда, она понимала, о чем говорит Ирина, но никак не могла смириться со всем ее нытьем, перед ней была слабая безвольная женщина. Она, глядя на мачеху, дала себе слово никогда не стать такой несчастной и жалкой, как она.
Рогнеда поспешила уйти, ей нечего было больше сказать. Она не могла ее утешить. Конечно, если бы она попросила отца, он по-другому бы относился к ней, но она ни о чем не хотела его просить. Если
