Им оказался один из самых удивительных исповедников обители. Имя его, по понятным причинам здесь не называю.
Как-то я сидел на ступенях храма, а он шел ко всенощной. Подойдя, он узнал меня, присел напротив и мы, молча, сидели в ощущениях друг друга. Помолчав, я обратился к нему с вопросом: Отче, что делать?
– Жить, – тихо, но уверенно произнес он. В храме послышался первый возглас и запел хор.
Удивительной милостью Господь открыл мне чудо смирения через этого человека.
Теперь, когда мне тяжело, я говорю только одно слово: Жить. И обязательно добавляю – так, как Бог даст, и вспоминаю глаза этого удивительного небожителя.
Из воспоминаний о детстве
Что для меня этот самый косогор? Нет, гора, конечно гора! Кстати одно из самых высоких мест в Москве. Странное название у неё Мухина гора, неужели от мух, а может кто и жили здесь по фамилии Мухины? Но для меня это вся моя жизнь, даже и сегодняшняя. Мухина гора… Место, где всё, что есть во мне сегодня, было посеяно, проросло и взошло. Это и впрямь моя Родина. Отсюда начинался мой путь, путь, длиною в жизнь. Весенними утрами я смотрел, как восходы солнца освещают все низкое правобережье Москвы-реки, летними днями я ходил на косогор за грибами (было и такое), осенью любовался золотой листвой деревьев на косогоре, а зимой каждый день катался на санках с этой самой горы. Гора была зеленая: огромные лопухи, под которыми можно было прятаться и ползать, заросли конопли, где весело щебетали стайки воробьев и конечно же сирени и акации. Таким было мое московское, нет, центромосковское детство…»
Из ранних дневников поэта
Дом наш был приветливым и уютным, и это несмотря на то, что ни горячей воды, ни мусоропровода в нем не было, а уж о телефонах и говорить нечего. Я жил с бабушкой и дедушкой в Сушкин доме, на втором этаже, а ниже, через двор и арку, ведущую к дому на набережной жили мама и отец. Как у всех домов, стоящих на косогорах, в их месте жительства был тот же эффект. Окна с кухни, прихожей и комнаты выходили в земельный склон, метров на пять ниже уровня земли и небо можно было увидеть, разве что подойдя к окну и сильно задрав голову кверху. А вот большая комната совершенно неожиданно окнами выходила на набережную и всегда была залита солнечным светом, поскольку окна смотрели на запад, а перед домом ничего, кроме «Москвареки», как её называли все мы, не было. Так и жили. Весной мы небольшой группкой детей играли в крохотном дворике, что приютился между домами. А поскольку попасть в него можно было не иначе, как только через арку, то гуляли до самой темной ночи, родители разрешали. Никто чужой туда не заходил, разве что пьяный мужичок забредет по малой нужде, да и то боязливо озираясь. Нас было четыре человека. Юра Чепелюк, Машенька Гусева, Лена Пирогова и я. Машеньки уже давно нет в живых, ей врачи сказали, что до совершеннолетия она не доживет, так оно и случилось. Юра, позже, был у меня на свадьбе и возил нас в ЗАГС на Жигулях,
