боль. Карнизик пологий, стоять на нем трудно. От каменной стенки несет вековым холодом. В одном месте камень хранит след соприкосновения с металлом. Светлый, свежий шрам. Осколки стекла, разбросанные на карнизе, кажутся вкраплениями драгоценного минерала.
Осторожно подбираю осколки. Ребристое стекло от фары. Еще одно совпадение…
– Живой, следователь? – спрашивает сверху Кеша.
Живой. Сейчас выберусь. Отдышусь сначала. Надо поберечь силы. Что будут стоить эти открытия, если я не смогу доказать, что он мог проскочить из Лихого в Колодин за шестьдесят минут?
В номер Помилуйко я врываюсь, забыв поздороваться. У майора изумленное лицо.
– На кого ты похож, Чернов?
Наверно, у меня не слишком респектабельный вид.
– Я из Лихого… За пятьдесят две минуты… Это трудно, но возможно!
– Выпей воды. Ты энергичен. Комолов знал, кого брать в помощники. А у меня тоже новость. – Помилуйко тяжелой ладонью хлопает меня по плечу. – Шабашников раскололся.
Хорошо, что подо мной оказывается стул.
– Сознался Шабашников, да. Подписал!
– Как же с Андановым? – бормочу я. – Ведь он…
Я рассказываю о результатах поездки. Помилуйко терпеливо выслушивает, хмурится.
– Интересные наблюдения. Но где хоть одна явная улика? Мостик построил? Хорошо, построил. И ногу обжег… утюгом, предположим. Дома, перед отъездом.
– Но до отъезда он не хромал, это подтверждено.
– Ну, не сразу почувствовал боль…
– А кто сбросил мотоцикл со скалы?
– В самом деле, кто? Вот я судья, представь. Докажи, что Анданов сбросил какой-то мотоцикл. Ну?
– Мне трудно это доказать. Но истина… человек… Лишь это важно!
– Э! Шабашников уже в наших руках. Хочешь запутать дело? Завести в тупик? У тебя нет ни одной явной улики. Думаю, и не будет.
Майор любит ясность. Шабашников признался. Точка. Подписал.
– В общем, хватит анархии. – Помилуйко рубит ладонью воздух. – Действуй теперь только в соответствии с моими указаниями, ясно?
Остается один человек, с которым я еще не встречался и который может рассказать многое. Жена Анданова.
Я снова на приеме у Малевича. Бинт пропитался кровью, отвердел, словно гипс. Но Малевич нужен мне не только как хирург. Если он знает точно, где сейчас жена Анданова, я выеду немедленно.
– Вы не бережетесь, лейтенант. Так больно? Ножницы, сестра… Вам знакомо слово «сепсис»? Дождетесь, если не будете держать руку на перевязи.
Звякают инструменты. Я дергаюсь, как лягушка на школьном опыте.
– Не будете беречься – уложу в больницу. Право!
Удивительные у него руки. Сильные и нежные. Я всегда чувствовал особую симпатию к хирургам. Их работа сродни нашей. Такое же непосредственное проникновение в человеческие жизни. Каждый шаг, каждое движение связано с чьей-то судьбой. Они, как
