курила. Игорь перебирал магнитофонные ленты, Костя перелистывал книгу. Здорово устроились, ничего не скажешь.
В застекленном шкафу стояли на полках крохотные фигурки из дерева, камня, фарфора. Это нэцкэ, японская миниатюрная скульптура, я видел их в Музее восточных культур.
– В моей коллекции есть уникальные экземпляры.
Сказав это, Веэн снял с полки несколько фигурок и поставил на стол. Они изображали крестьян, монахов, всадников, детей, маски, цветы, птиц, зверей, рыб.
Я бездарен в живописи. Нравится, не нравится – вот все, что я могу сказать. Но почему нравится или не нравится – сказать не могу. В натюрмортах, пейзажах, во всяких абстракциях я не разбираюсь совершенно. Мне нравятся картины, где изображены люди. Моя любимая картина в Третьяковке – это «Крестный ход» Репина. Помните мальчика с костылем? Сколько радости и надежды на его лице, как он весь устремлен вперед! Сейчас произойдет чудо, он выпрямит спину, бросит костыль и будет такой, как все… Вот это мне нравится! А как положены краски и как распределен свет – в этом я не разбираюсь.
Веэн взял в руки фигурку старика с высоким пучком волос на голове и длинной редкой бородой. Одной рукой старик придерживал полы халата, в другой сжимал свиток. Фигурка была величиной всего с мундштук, и все равно было ясно, что этот старик – мудрец. Что-то вечное было в его лице, в длинных морщинах, в худом, истощенном теле. Его высокий лоб, скошенные монгольские глаза выражали спокойную и мудрую проницательность. Много нужно затратить труда, чтобы вырезать из дерева такую крохотную и выразительную фигурку.
– Мудрец? – спросил я.
– Мудрец, – ответил Веэн, любуясь фигуркой. – Работа великого мастера Мивы-первого из города Эдо, восемнадцатый век, вишневое дерево. Для профана она ничто, но знаток ее оценит.
Мне стало немного не по себе – в сущности, я тоже профан.
– Искусство принадлежит тому, кто его любит, понимает и отстаивает, – продолжал Веэн. – Человек, сохранивший для нас «Слово о полку Игореве», сделал не меньше того, кто это «Слово» написал. Шлиман, открывший Микены, превосходит его создателей – они строили город, подчиняясь необходимости, он открыл его, ведомый любовью к искусству. Что было бы с русской живописью без братьев Третьяковых?
В ответ я напомнил слова Пушкина:
– Чувства добрые я лирой пробуждал» – вот что главное.
– Что я говорила?! – злорадно произнесла Нора.
Эта реплика означала, что Нора предупреждала Веэна: я не подхожу для их компании. Это меня не удивило – мы с Норой терпеть не можем друг друга.
– Крош, ты баптист, – объявил Игорь.
– Но это сказал Пушкин!
– Пушкин жил сто лет назад. Каменный век.
– «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно», – сказала Нора.
– Задираемся? – неодобрительно заметил Веэн.
– Мы любим Кроша. Давай поцелуемся, Крош, – сказал Игорь.
– Не
