голодными и тогда, я начал воровать. Вор, конечно, из меня вышел плохой, и крал я лишь продукты, но брат и сестра меньше голодали, а меня, ни разу не поймали за руку. День 5 марта 1945 года стал самым страшным днем в моей жизни. Город и окрестности бомбили не переставая, укрыться было негде. Мы бежали, падали и опять бежали, а вокруг много тел и среди них мама, Генрих и Эльза. Казалось, мама хотела закрыть их собой. Я кричал, плакал, пока не потерял сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но я увидел лица, которые сказали: – « Этот еще живой». Очнулся я в русском госпитале. Постепенно приходя в себя, я понял, что лучше всего молчать и может, тогда меня не тронут. Планируя побег, я не знал, что моя сломанная нога не позволит мне этого сделать. Ночью я спал с куском одеяла во рту, чтобы не закричать во сне по-немецки. Русский доктор перевел меня к себе за ширму через три дня. Он ни о чем меня нем спрашивал, только сказал: – « Не разговаривай ни с кем и больше ешь, тебе нужны силы». Вот, где пригодились мамины уроки. Я стал вспоминать то, чему она нас учила и уже через день, как мог, рассказал доктору все. Он спросил, поеду – ли я с ним в Москву и хочу ли стать его сыном. Я не думал долго, я не знал, жив ли дядя Пауль, брат отца, у которого было четверо детей, но я знал, что моей семьи больше нет, и я согласился. Я не знаю, как ему это удалось, но сразу я стал его племянником, сыном его брата, а потом уже в Москве сыном – Барышевым Андреем Ивановичем. Семья его приняла меня по своему, дочь с интересом, а жена равнодушно, даже враждебно. Самое трудное было выучить правильный русский язык, правописание. Сталина, так звали мою названую сестру, учила меня по букварю. Так я выучил буквы, научился складывать их в слова и писать. Свою новую биографию я выучил наизусть, а в школу я пошел только через год. Мне не пришлось оправдываться, когда я путал слова или усиленно вспоминал правильность их правописания или произношения, но и немецкий мне приходилось «забывать». У меня в деле лежала справка о ранении и контузии, которая давала право на эти «ошибки».
1949 год. Я окончил школу, и стал слушателем военно-медицинской академии. Теперь мы видимся с отцом только на каникулах. Я очень скучаю за ним. Он стал мне другом, наставником, он любит и заботится обо мне, как заботятся о своих детях. Дарья Васильевна относится ко мне уже не враждебно, но сдержано, мы стали реже видеться. Я ни разу не видел на ней мамин «ландыш», который я подарил ей от чистого сердца. Отец предлагал свою помощь, но я отказался. Я прожил в Советском Союзе восемь лет и понимал, чем может обернуться даже малейшее сомнение в родстве. Решил, чем дальше я окажусь от Москвы, тем будет лучше. Лучше, прежде всего, для отца.
1953 год. Я уезжаю в далекую Сибирь, не на Север, а именно в Западную Сибирь. Чисто географически – это сразу за Уралом, разделяющим Европу и Азию. Буду служить в госпитале. Я стал, как отец хирургом.
1954 год. Я влюбился! Влюбился в простую деревенскую девушку из семьи советских немцев. Видимо, это судьба, не забывать свои корни. Таких семей как Машина, очень много. Они живут целыми поселками и деревнями, говорят на своем языке, обучаясь в школе на русском. Мне казалось, что я попал
