вскинулся мастер. – Он же сосед твой! Сколь лет бок о бок!
– То-то и оно, что сосед, – Алёна покачала головой. – Навидалась!
– А, где наша не пропадала, а всё жива! – Сучок подкрутил ус. – Ненадолго я! Жди вскорости, Алёна Тимофеевна!
– Ну и катись, дурень плешивый! – Она упёрла руки в бока. – У вас, мужей, ни у кого ума нет! Не той головой, видать, думаете!
– Ну, это когда как! – Сучок блудливо подмигнул.
– Сгинь с глаз моих, кобелина! – разгневанная хозяйка ухватила плотника за шиворот и во мгновение ока выставила на улицу.
Сучок потер пострадавшую шею, почесал в затылке, восхищённо матюгнулся и бодро направился к воротам Буреева подворья. Идти было страсть как далеко – трёх десятков шагов не набиралось, но на полпути плотницкий старшина крепко задумался. Что ни говори, а полёт, в который отправил его Бурей, был свеж в Сучковой памяти. Да и внешность обозного старшины – должность своего спасителя мастер уже успел выяснить – располагала до икоты, а слабых духом, надо думать, и до обмоченных портов.
Понятно, что подобные размышления живости и желания поскорее свести знакомство со столь благообразным и приятным в обращении мужем артельному старшине отнюдь не добавили, так что перед калиткой Сучок несколько замялся. Даже очень несколько – три раза он поднимал руку, чтобы постучать, и трижды опускал. Если бы не Алёна – обратно повернул бы. Наверное. Хотя, может, и не повернул бы: перед самим собой признаваться, что дал слабину, Сучку было еще нестерпимей.
«Тьфу, едрит твою по отвесу бревном суковатым, поперёк себя волосатым! Ты чего, Кондрат? Вздристнул, никак? А чего? Ну да, красавец писаный – леший увидит, так ёжика родит, против шерсти, но ты-то вроде рожать не обучен?
То-то и оно – этот и обучить может! Как он меня – махнул лапищей и ощутил я себя птицем небесным – лечу, значит, и гажу. Высоко так да недалеко – аккурат до тына Алёниного…»
За оградами на чужого надрывались псы, ночная птица прокричала с неба что-то обидное, а не робкий от природы плотницкий старшина всё стоял у калитки и бормотал себе под нос нечто отнюдь не душеспасительное. Кто знает, сколько бы он ещё утаптывал видавшими виды поршнями улицу, если бы из-за тына не раздался рык хозяина:
– Чего разбрехался, кабысдох?! На шапку захотел?!
– Хозяин, там чужой по улице шляется, – послышался в ответ робкий голос.
– А я тебя или кабысдоха этого брехливого спрашивал?! – пьяным медведем взревел за тыном Бурей. – Или ты на его место метишь?!
– Хозяин! – Вопль неудачливого холопа прервался после характерного звука, обыкновенно сопровождающего перемещение тела по воздуху после доброго пинка.
– Сам напросился, – почти ласково сообщил кому-то обозный старшина. – Гавкай теперь. Ну?!
– Гав-гав-гав, – раздалось из-за тына.
– Хорошо гавкаешь! – похвалил Бурей. – Сгинь, пока не пришиб!
«Ох ты – крутенек! Неудивительно, что его тут наравне с чёртом держат! Допрыгался ты, Кондрат – такой за ради скуки башку оторвёт
