У ворот лежали кучи песка, торфа, навоза. На цепи рвалась и лаяла овчарка.
– Скажите, пожалуйста, у вас в войну лежал наш раненый солдат? – спросила Наташа. Задавать такие вопросы было для нее делом привычным.
Михеев оперся на ружье, посмотрел на нас:
– Какой такой солдат?
– Наш, советский, при немцах, – пояснила Наташа.
– Был у меня солдат, был, а как же, – охотно подтвердил Михеев.
– Вы его фамилию не помните?
– Как можно помнить то, чего не знал, – ответил Михеев, – чего не знал, того не знал. И не знаю.
Я протянул ему фотографию:
– Есть он здесь?
Михеев надел очки:
– Зрение уже не то, да и времени прошло много, стираются детали в памяти человеческой.
Он долго рассматривал фотографию. Потом посмотрел на меня, на Наташу и показал на самого молодого солдата:
– Вот этот.
На снимке, справа от старшины, сидели два солдата. Один совсем молоденький, беленький – на него и показал Михеев.
– Вот этот солдат и был у меня. Звали его Иваном. Фамилии не знал и не знаю. А зачем он вам нужен, солдат этот?
Я объяснил. Мы нашли могилу при дороге. Выясняем личность солдата. Никаких документов при нем, кроме этой фотографии, не было.
Михеев выслушал мои объяснения, потом сказал:
– Лежал он у меня раненый, а тут немцы вошли в город. Он не пожелал остаться: найдут, говорит, лучше в лес подамся. Собрался, я его на тропку вывел, он ушел.
Я спросил, не слыхал ли Михеев о нападении на немецкий штаб и не этот ли солдат совершил такой геройский поступок.
– Слыхали мы про взрыв штаба, – ответил Михеев, – только не мог мой солдат этого сделать. Ушел он от меня в тот день, когда вошли немцы, а штаб взорвали на четвертый или на пятый день. К тому же был серьезно ранен и если сумел дойти до леса, то слава богу. – Он показал на старшину. – На третью или четвертую ночь приходил ко мне этот старшина, искал Ивана. Я ему все объяснил: нет, мол, Ивана. С тем старшина и ушел – видно, прятался в городе. И когда те взрывы произошли, я сразу подумал: его рук дело. Может быть, я ошибаюсь, только все мои предположения именно на него, на старшину.
Рассказ Михеева произвел впечатление достоверности. Он говорил твердо, убежденно и доказательно. Я ни на минуту не сомневался в правде его слов. Хотя сам Михеев казался мне малосимпатичным, сухим и рассказ его сухим, слишком деловым. Таким же тоном он мог бы рассказать о пропавшей телеге. Ничто не дрогнуло в его лице, не шевельнулось в душе, не защемило сердце. Был парнишка, ушел. Может, дошел до леса, может, нет. Был старшина, пришел ночью, спросил, ушел; наверно, он взорвал штаб, а может, и не он.
По дороге к Агаповым я поделился этой мыслью с Наташей.
– Все реагируют по-разному, – ответила она, – он рассказал, что знал.
– Видимо, ты права, – согласился я, – мне
