почему. Что, если уж на то пошло, она сама давным-давно несчастна.
Но мама стояла по ту сторону машины в мятом костюме, раскрасневшаяся от смеха, и глядела на меня блестящими от слез глазами. Было бы ужасно бросить ей в лицо такие слова, пусть это и правда.
– Мам, я в порядке. Не волнуйся. Я даже не вспоминаю о Нике.
Я отвернулась и пошла в дом.
Фрэнки ел сэндвич у кухонной стойки. Слегка растрепанный, с мобильником в руке, он набирал кому-то сообщение.
– Что стряслось? – встретил он меня вопросом.
– Мама стряслась, – ответила я. – Не спрашивай.
Я достала из холодильника кока-колу, прислонилась к стойке рядом с ним и открыла бутылку.
– Почему до нее никак не дойдет, что Ник умер и пора уже перестать мне капать на мозги? Сколько можно долбить меня этим?
Фрэнки развернулся на стуле и посмотрел на меня, жуя сэндвич.
– Наверное, она боится, что ты пойдешь по ее стопам и выйдешь замуж за человека, которого на дух не выносишь.
Я не успела ответить. Задребезжала гаражная дверь, а значит, сейчас придет мама. Я скользнула по лестнице наверх, в свою комнату.
Возможно, Фрэнки прав. Мама с отцом были несчастливы. До мая они только и говорили о разводе, которого мы с Фрэнки ждали как манны небесной, ведь тогда бы закончились, наконец, беспрестанные ссоры родителей. Однако расстрел в школе, наверняка разрушивший множество семей, мою наоборот сплотил. Какая ирония, правда? Родители заявили, что «боятся расколоть семью, когда она переживает столь сильный стресс», но я знала правду.
1) Папа довольно успешный адвокат, и последнее, что ему сейчас нужно, – статьи в газетах, возвещающие миру о том, что первопричиной массового убийства в школе «Гарвин» послужили проблемы в его семье.
2) Мама работала, но ее работу нельзя сравнить с папиной. Она зарабатывала, но не много. А мы все знали, в какую кругленькую сумму нам обойдутся счета за психиатра.
Мы с Фрэнки безучастно наблюдали за отношениями родителей. Обычно у них все шло тихо и незаметно, но порой вспыхивала такая враждебность, что мы с братом с удовольствием побросали бы шмотки предков в мусорные мешки, купили маме и папе билеты на самолет и отправили куда угодно, лишь бы подальше от дома.
Я вошла в свою комнату и, остановившись у двери, удивленно огляделась. Утром она не казалась мне настолько захламленной и грязной. Я практически не вылезала отсюда с прошлого мая, но не замечала, как тут отвратно. И тоскливо.
Не то чтобы до этого я была фанаткой уборки. Просто если не считать уборки во имя Великого Освобождения от Ника, проведенной мамой после стрельбы, тут месяцами никто не убирал.
Я взяла стакан, стоявший на моей тумбочке черт знает сколько времени, и поставила его на тарелку. Смяла валявшийся рядом кусок бумажного полотенца и засунула в стакан.
На мгновение у меня руки зачесались прибрать. Начать все с чистого листа. Устроить уборку во имя своего собственного Великого Освобождения.
