(Санинструктором у меня был очень толковый парень. Честный, смелый. До сих пор добрым словом его вспоминаю.)
Нашему командованию приказали выбить немцев. Но немцы-то сидят выше нас! И атаковать мы их должны, соответственно, снизу вверх. Высота была небольшая, но насколько это невыгодно для нас, прекрасно понимал даже я, фельдшер, а командир батальона – уж тем более. Я как раз был у командного пункта, когда комбат получил приказ атаковать немцев. Слышу, как он говорит по телефону: «Товарищ полковник, это невозможно! Немцы на высоте, мы внизу. Ну что мы сможем сделать? Какая у нас техника? Две сорокопятки и всё…». А оттуда ему кричат: «Наступать!.. Взять!.. Доложить!..».
Деваться некуда. Приказ есть приказ… Комбат вызвал командиров рот и отдаёт им приказ: «В восемь часов утра начать наступление!». Те: «Да как мы будем наступать? Без артподготовки, вверх по склону?». Все понимали, что ползти придётся в гору, на которой немцы в течение несколько месяцев строили укрепления.
Утром мы пошли… Немцы моментально стали стрелять из пулемётов, сразу появились раненые в большом количестве, убитые. Атака захлебнулась, толпы бойцов бегут обратно! Было очевидно, что наши кавказские джигиты не очень-то были воодушевлены представившейся им возможностью геройски погибнуть за Родину. Так что ничего со штурмом высоты не получилось.
Комбат докладывает по телефону командиру полка: «Взять высоту невозможно. У нас очень много раненых, убитых…». Тот орёт (даже я это услышал): «Я тебе приказываю взять высоту!..». Мат, угрозы… Комбат из оставшихся солдат опять начинает собирать штурмовые группы. Готовятся, готовятся, поднимаются, бегут… Опять шквальный огонь сверху, опять раненые, опять убитые. И так продолжалось три дня и две ночи подряд…
Я уже так измотался, что по полю боя бегать не мог, раненые сами ко мне приползали или их приносили. Помощь им я оказывал даже не в землянке, а прямо на земле, за бугорком. Не было ни одной минуты спокойной. Вокруг меня писарь батальона всё время бегал, писал, писал… Это так ему приходилось вести учёт раненых: записывал фамилию, из какой роты. Мне, конечно, было не до этого. И в какой-то момент писарь говорит: «Товарищ лейтенант, больше раненых нет!». (Всего он насчитал двести семь раненых. По статистике, убитых в таких боях обычно бывало примерно половина от числа раненых. То есть за эти дни убитыми и ранеными мы потеряли половину батальона.) Тут я только и сообразил: я же не спал три дня и три ночи… (Странно, но вроде бы и спать особенно не хотелось.) Выключился я мгновенно. Писарь мне потом рассказал, что я где стоял, там упал на землю и заснул…
Высоту мы так и не взяли. Попытка овладеть хорошо укреплёнными позициями «на ура» и не могла привести к успеху. Тактически задача явно решалась неправильно. Я и тогда догадывался об этом, а окончательно понял это в последний период войны, когда мы наконец-то научились воевать и беречь людей.
Настроение у всех было ужасное: в этом бою многие потеряли
