а нос маленький, с раздувающимися ноздрями. Ростом он был с новорождённого жеребёнка. Мягкую, пушистую шкурку его так и тянуло погладить. По обе стороны спины на ней проглядывали белые пятнышки. Хвоста не было вовсе: так, коротенький толстый огрызок и вокруг него белое пятно, словно тут подвесили салфетку.
– Как его зовут, мама?
– Его зовут Мишка, потому что его поймали возле села Михайловки, – опять не вытерпела Соня. – Так назвали его вчера вечером, когда вы уже спали.
Удивительно она любила выгружать свои знания: не успели мы опомниться, как она уже рассказывала нам всё о Мишке так, как будто она сама его поймала и привезла.
А Мишка тем временем выпил молоко, нагнул ведёрко, вытянул последние капли, забавно завертел своим огрызком-хвостом и начал толкать ведро головой.
От сильного толчка ведро выкатилось из сарая. Мишка вышел за ним, опять всунул в него голову и стал вертеться вокруг, возя его по двору.
Он надеялся, что ведро, как мать-олениха, если хорошенько его поддать, возьмёт да и спустит ещё молока.
На крылечко вышла коротышка Наташа. Она только что проснулась и хмуро оглядывала двор.
Там всё ещё гремел ведром Мишка.
Вдруг он взмахнул мордочкой и сразу всеми четырьмя ногами отскочил в сторону. Потом оглянулся вокруг, боком-боком подскочил к Майлику, нагнул перед ним голову и стал выбрыкивать какие-то диковинные прыжки.
Майлик встал, раскрыл глаза от удивления, поглядел на танцора да как рявкнет: «А-рр!..» Мишка так и взвился ракетой. Бросился к маме, спрятался за её спину и, опасливо высунув голову в сторону Майлика, запищал: «Ик-ик-ик!..»
Ноздри у него раздулись, ушки насторожились, а бока так и ходили: он порывисто дышал от испуга.
Наташа залилась басистым хохотом и затопала ногами от восторга:
– Пищит, как кошка!.. А Майлик… Он как даст ему!..
Когда вскипел самовар и мы все пошли в дом, Мишка полез на крыльцо вслед за нами. Пока пили чай, он, стуча копытцами, ходил по комнате и обнюхивал всё, что попадалось ему на глаза. Совал мордочку в окна, под кровать, обнюхивал стоявшие на лавке кринки. Потом обошёл вторую комнату и наконец, выбрав уютное местечко (как раз на пороге, у всех под ногами), опустился на колени и лёг.
Рядом с ним на полу лежала бумажка. Мишка захватил её губами и, громко шурша, принялся жевать.
Четырёхлетняя Наташа долго и серьёзно смотрела, как он ест бумагу. Потом решительно слезла со стула, взяла краюху хлеба и стала выколупывать мякиш. Соня подтолкнула меня. Юля закрылась газетой, чтобы не показать, как ей смешно.
– Ты чего это? – спросила мама.
– Он голодный же, – мрачно ответила Наташа. – Смотри, бумагу ест.
– Да нет, это он просто так. Мы уже кормили его. Больше он не хочет.
– Нет, хочет! Раз бумажку ест, значит, хочет.
Она подсела к Мишке и протянула ему корку. Он прожевал бумагу, а потом взял корку и так жадно захрумкал, как будто в самом деле не ел три
