Христова и его, так сказать, изгнание из мира, иногда явное и грубое, иногда тонкое и хитрое, суть такие события, которые предопределил человеколюбивый Бог в пользу любящих Его человеков. Он искушает их яко злато в горниле, дабы приять их, наконец, яко всеплодие жертвенное. Мир есть то горнило, в котором огнь искушений, постепенно разрушая плоть, очищает сокровище духовное и возвышает цену его пред очами неба…»
Сознавал ли кто из слушавших молодого монаха, насколько искренним, от горячего сердца было его слово? «Вообразим, например, что Христос внезапно явился бы в сем храме, подобно как некогда в Иерусалимском, и, нашед здесь, как там, продающих и купующих (Мф. 21, 12) – продающих фарисейское благочестие и покупающих славу ревностных служителей Божества, продающих свою пышность и покупающих удивление легкомысленных, продающих обманчивую лепоту взорам и покупающих обольщение сердцу, приносящих в жертву Богу несколько торжественных минут и хотящих заплатить ими за целую жизнь порочную, – всех сих немедленно, навсегда извергнул бы отселе, да не творят дома молитвы домом гнусной купли, и, как недостойных, отсек бы от сообщества истинно верующих…»
Мир сей не царствует, но рабствует! – утверждал проповедник. «Если исключить от него тех, которые всем его званиям предпочитают звание христианина, то в нем останутся одни рабы – рабы честолюбия, рабы злата, рабы чрева, рабы сладострастия и, все вместе, рабы самолюбия… Отврати, верующая душа, очи твои, еже не видети суеты; обратися в покой твой и втайне ищи тихого, безмятежного Царствия Божия в себе самой… В живой вере и в твердом уповании, в чистой совести, в ангельской любви – здесь Царствие Божие… Все сие – начало блаженства, скоро – бесконечность! Теперь оно в меру, скоро без меры! Сие заря утренняя, скоро день невечерний! Сие бдение полночное, скоро торжество брачное!»
Неожиданно для Дроздова некоторые молящиеся подходили к нему после службы и благодарили за проповедь. Они поняли главное сердечное чувство проповедника: не желание обличать и укорять, а призыв обратить свой духовный взор к Богу, поверх житейской суеты служить Богу, не смущаясь своей слабостью верить в неисчерпаемое милосердие Божие.
В 1811 году митрополит Амвросий поручил Дроздову произнести в Лавре слово в праздник Пасхи. «Так, Он воскрес, христиане! – торжественно начал проповедник, – Как одно мгновение изменяет лицо мира! Я не узнаю ада, я не знаю, что небо и что земля. Ад ли это, заключивший рабов проклятия, который теперь отдает сынов свободы? Земля ли это, где Божество сияет пренебесною славою? Небо ли это, где поселяются земнородные и царствует человечество? Непостижимое прехождение от совершенного истощания к полноте совершенства, от глубочайшего бедствия к высочайшему блаженству, от смерти к бессмертию, из ада в небо, из человека в Бога! Великая Пасха!»
Владыка Амвросий был восхищен великолепной проповедью. Сила и поэтичность слова, глубокое раскрытие в нем смысла новозаветной Пасхи привели его в восторг. И не только
