никому не сказал про диагноз. Помню, Яна мне позвонила. Потом я позвонил ей. Сказал, что немного задержусь. Она повторила: только ничего с собой не делай. Я пошутил. Она сказала: это хорошо, что ты шутишь; это значит, ты не сдаешься. Она рассказала мне историю про одну знакомую женщину: у нее был рак, все думали, что она умрет, но она справилась. До сих пор жива. Помню, подумал, что неизлечимо больным любят рассказывать такие истории. Никто не говорит, что такие случаи – единичные. Никто не рассказывает про сотни тысяч случаев, когда знакомые не справились. Я сказал: после работы пройдусь пешком. Надо подумать. Она сказала: ладно. Я тут уже созвонилась. Написала кое-кому. Все будет хорошо.
Я сказал: конечно.
Я шел пешком. Была жара. Прохожие казались цветными пятнами. Здания стояли как пограничные столбы между мирами. Я удивлялся: и кто-то ведь здесь живет в этих чужих домах, кто-то видит эти шумящие на ветру листья тополей и не понимает, как все это далеко и ничтожно. Я все еще был инопланетянин на чужой планете. Думал про детей. Влад уже достаточно взрослый. Он поймет. И Яне поможет, когда наступит время. Но Майе всего три. Она слишком маленькая. Господи, я даже не увижу, как она пойдет в первый класс: это казалось обидней всего. Она меня не запомнит. Вернее запомнит, но слишком смутно. Как легкий полуденный сон. Может, запомнит все плохое, что будет происходить в самом конце моей жизни. Я хорошо запомнил смерть отца в свое время. У него был инфаркт, а потом инсульт, после которого он не выкарабкался. Его забрали досматривать к себе в домик на окраине Новочеркасска, где сейчас живут в одиночестве мои двоюродные сестры. Мы с матерью были рядом с ним в тот день. Мне было восемь. Мне дали какую-то детскую книгу, усадили в кресло, и я читал. Раздавались голоса. Отец лежал в соседней комнате. Он почти не мог говорить, не мог двигаться. Помню, тогда был популярен Кашпировский. Или Чумак – кто-то из них. Экстрасенс, ставящий на ноги по телевизору неизлечимо больных; заряжающий воду и кремы. Тогда в это верили: такое было время. У сестер не было телевизора. Достали где-то портативный, чтобы поставить у постели отца: пусть смотрит и излечивается. Телевизор привезли, но показать отцу передачу экстрасенса не успели: папа умер. За три недели до его смерти мы навестили его в больнице. Я хотел ему похвастаться, что научился делать из бумаги машинки. Он меня учил до инсульта: у меня сначала не получалось. А теперь получилось. Папа лежал на койке и смотрел на меня. Он был очень слаб, едва говорил. Я сказал: папа, смотри, как я научился делать машинки из бумаги. У меня было несколько листков в клеточку наготове. Я в мгновение ока сложил бумажную машинку и спросил: правильно? Дай покажу, пробормотал он. Он взял один из моих листков и попробовал собрать машинку сам. У него не получалось. Листок мялся у него в руках. Помню, меня это поразило: слабые отцовские руки. Они всегда были такие ловкие и умелые. Отец мог собрать или починить что угодно. Для меня он был недосягаемым идеалом. А теперь – эти неуклюжие движения.
