позвоню, – пообещал Космо. – В места, где они собираются, нельзя попасть без приглашения. Но ты должен быть начеку, это опасные люди.
– Приму все меры предосторожности.
– А если я не смогу тебе помочь?
– Хочешь, чтобы на твоей совести появились еще трупы?
– Ладно-ладно, понял, сделаю все, что смогу.
Маркус подошел к столу, взял ручку и листок, на котором Космо делал пометки, и сам что-то записал.
– Как только выяснишь, как мне пройти на празднество, позвонишь на эту голосовую почту.
Вглядевшись в листок, Космо увидел, что рядом с номером написано что-то еще.
– Что это за «соляной мальчик»?
– Если ты, звоня кое-кому, случайно упомянешь также и это, буду тебе очень благодарен.
Космо задумчиво кивнул. Маркус покончил с делом и мог уже уходить. Но как раз когда он повернулся к двери, Бардити спросил:
– Почему ты тогда выпустил меня?
Пенитенциарий ответил, не оборачиваясь:
– Сам не знаю.
Батиста Эрриага в шестьдесят лет считал себя человеком осмотрительным.
Но он не всегда был таким. В юные годы, на Филиппинах, он понятия не имел о том, что такое осмотрительность. Наоборот, много раз испытывал судьбу – и саму смерть – из-за своего несносного нрава. Если рассудить хорошенько, от своего хулиганского поведения он не получал никаких выгод, всего лишь тешил тщеславие.
Ни денег, ни власти, ни, разумеется, уважения.
Но именно тщеславие послужило причиной несчастья. Событию этому суждено было определить всю его дальнейшую жизнь, хотя Батиста ни о чем таком и не догадывался.
В то время ему исполнилось шестнадцать лет, и он делал начес на макушке, чтобы казаться выше ростом. Он души не чаял в своей шевелюре цвета воронова крыла и похвалялся ею. Каждый вечер мыл голову и натирал кокосовым маслом. У него был гребешок из слоновой кости, который он стащил с лотка. Батиста носил его в заднем кармане брюк и время от времени вынимал, чтобы поправить плотный завиток на лбу.
Он важно шествовал по улочкам родной деревни в облегающих джинсах, которые мать пошила из полотнища старой палатки; кожаных сапогах, купленных у сапожника за гроши, потому что на самом деле они были стачаны из прессованного картона и намазаны гуталином; и в зеленой рубашке с круглым воротничком, тщательно выглаженной и всегда безупречно чистой.
В поселке его называли «Батиста-щеголек». Он гордился таким прозвищем, пока не обнаружил, что на самом деле над ним смеялись и за глаза называли сыном дрессированной обезьяны, поскольку его отец-алкоголик ради стаканчика был готов на все и часто развлекал завсегдатаев таверны, разыгрывая унизительные смешные сценки только ради того, чтобы ему налили стаканчик.
Батиста ненавидел отца. Ненавидел то, как он жил: гнул спину на плантациях, а потом попрошайничал, ублажая свои пороки. Норов он показывал только
