граненых рюмок, игристых, точеных, с шишечкой на ножке. Пепельничка-хрусталь, графин, бокал, висюльки люстряные – тьфу, самого с души воротит. Сколько четвертинок перебили сознательные матросики в царских покоях – не сосчитать. Зачем царь держал монопольку в спальне, умом не понять – но держал. У Эйзенштейна все записано. Строже с царями надо, от них всякой каверзы жди.
Ну и конечно, как мог столь тонкий человек пройти мимо женского батальона смерти? Никак не мог. И под ручку они у него шера с машерой прогуливаются, и в обнимку лесбийскую, и папильотки крутят, и в лифчиках Родена рассматривают (лифчик – какое хорошее слово для компрометации режима! запомнить). Будто женский добровольческий батальон не для фронта создан, а специально Временное правительство сиськами оборонять. Грамотно, политически зрело тут гражданин Эйзенштейн выступил, похлопаем ему.
Зато матросики хороши – это да, это не отнять. Такой типа коллективный могучий разум. Строй, колеса, шурум-бурум и массовое ликование в конце. Вообще немое кино про штурм Зимнего, про ворота с орлом и прожектора – это кино про то, как матросики дышат. Ночью строем идут на свершенья великие, яблочко-песню держат в зубах и пыхтят на морозе клубами: чух-чух. Берегись, монархия.
Но все равно без детей никак не мог. Он их еще использовал для заземления сакральных символов. Напялит корону Российской империи пострелу на уши – глядишь, смешно. И в «Октябре», и в «Бежином луге» – умора. «Травестия» называется.
Но хоть не убил никого – видать, на радостях от окончательного краха абсолютизма в России. Царенышей – это уж без него потом, в рамках исторических перегибов. А в «Октябре» все ребенки уцелели, хоть и ходили по краешку. Шутка ли – у гения агонистические конвульсии режима воплощать.
Нет, недаром во всех иноземных справочниках Эйзенштейна держат в сомнительном разделе «Пропаганда», обочь с валькирией нацистского духа тетенькой Рифеншталь.
Убедительные оба были художники.
Масштабные.
Великая эпоха
С начала звукового кино до конца Сталина страна жила войной.
Пела военные песни (других не было), величала людей в портупеях (погоны пришли позднее), возводила на пьедестал блондинку – офицерскую мечту всех времен. Киноблондинки, не прилепившиеся по цеховой традиции к режиссерам, делили судьбу с главными преторианцами эпохи; таких, по совести, была всего одна, зато именно ей главный поэт и по совместительству полковник посвятил стих «Жди меня». Идеалом страны были танк и самолет и предощущение дальних разрывов. Главный человек жил в мундире.
Страна пела войну, пила войну и дышала войной, до ее начала – полной широкой грудью, после – тяжело и с кровохарканьем.
С прогорклого июня в России кончились нефронтовые новости. Не было премьер, посевных, деторождении. Любовь – скоротечная, медицина – полевая, рекорды – по боеприпасам.
