такой. Ладно, черт с ним с тортом. Ты знаешь меня, я не привереда. Будем есть то, что осталось. Я, хоть и сыта, но пошла в ванную культурно руки помыть перед едой, а там… Там полотенце мокрое. Липа, говорю, повесь сухое. Липа прибежала и давай меня убеждать, что полотенце нормальное. Абсолютно свежее, говорит. Но я-то не дура, отвечаю, пощупай сама. Это, вааще, что такое? Называется, в гости пригласила меня. Торт обгрызла, полотенце мокрое сунула… Короче, я обиделась и ушла.
– А Липочка что же? – растерялся Иван Семенович.
– Так с мокрым полотенцем в руках и застыла. Задумалась. Ой, Ваня, непутевая у тебя жена, – заключила Глафира и про себя отметила: «И раньше была не слишком умна, а теперь и вовсе чокнулась».
Разумеется, после такого сообщения Иван Семенович Желтухин спокойно изменять жене уже не мог. Не такой он был человек, неравнодушный. Поэтому теперь изменял он своей Липочке с большой тревогой в сердце: как там она, бедняжка? Что поделывает?
К ночи темперамент пошел на убыль, а тревога усилилась. Одолели плохие сны, разыгралась ревность. Иван Семенович вскочил, охваченный плохими предчувствиями, и, свесив ноги с кровати, подумал: «Не пойду завтра к Ниночке. Из командировки срочно вернусь, в конце концов жена дороже».
Проснулась Глафира, томно заворочалась в постели, лениво спросила:
– Вань, ты куда?
– На кухню, Глашенька, покурю.
– Нет, не кури на кухне. Мой завтра припрется и сразу унюхает. Будет скандал. Он чем больше пьет, тем сильнее ревнует. Иди на лестничную площадку.
Иван Семенович удивился:
– Да как же, Глаша, на площадку? Там соседи. И Липочка, не ровен час, заметит.
Глафира нехотя оторвала голову от подушки, включила ночник, глянула на часы и рассердилась:
– Какая Липочка? Какие соседи? Три часа ночи! Все спят уж давно!
«Она права», – подумал Иван Семенович да прямо в трусах на лестничную площадку и потрусил. Там он выкурил сигаретку, потом другую – уж очень как-то занервничал, Липочка-солнышко сильно волновала его.
Липочка, кстати, тоже плохо спала, словно ловила флюиды мужа. Ворочалась на кровати, вздыхала, несколько раз выходила на балкон, даже Глафире хотела звонить, обнаружив свет в спальне подруги. Но передумала и вернулась в постель.
«Завтра ей позвоню», – решила и… вспомнила, что не закрыла за Глашей дверь.
– Прав мой Ваня, я беспомощная. Вот, спать с незапертой дверью улеглась, – с досадой воскликнула Липочка и поспешила в прихожую исправлять оплошность.
Иван Семенович в этот момент как раз загасил сигаретку и, с нежным вздохом вспоминая о любимой жене, уверенно шагнул… к родной квартире. Случилось то, чего Иван Семенович боялся много лет: он взялся за ручку, свою дверь поспешно толкнул и с ужасом подумал: «Что я делаю, дурак? Ноги сами в стойло идут! Поворачивай, черт! Поворачивай!»
Но было уже поздно: в прихожей загорелся свет – всплеснув руками застыла Липочка. Сквозь прозрачную ночнушку розовела ее пышная
